“Как многоярусные соты, дымился и шумел, и жил Город… Цепочками, сколько хватало глаз, как драгоценные камни, сияли электрические шары… Сады стояли безмолвные и спокойные, отягченные белым нетронутым снегом… Густейший снег застилал город… Сонная дрема прошла над городом, мутной белой птицей пронеслась, минуя стороной крест Владимира, упала за Днепром… Солнце окрасило в кровь главный купол Софии, а на площадь от него легла странная тень, так что стал в этой тени Богдан фиолетовым”. Таким видел предрождественский Киев Михаил Булгаков — таинственно прекрасным и чуточку тревожным. В том году горожанам было не до праздников, о чем подробно повествуется в романе “Белая гвардия”. Но случались и светлые дни, когда в Купеческом саду вспыхивала иллюминация, звучала музыка, по Крещатику проносились запряженные в сани рысаки, а под сводами храмов устанавливались красочные вертепы. Эти мгновения и запечатлелись в памяти многих знаменитостей, чьи судьбы пересекались в Киеве в канун Рождества.

Александр Куприн, известный своими скандалами, борец и тяжелоатлет, к религии, тем не менее, относился положительно и даже некоторое время служил псаломщиком в приходской церкви. Его рассказы пестрят религиозными цитатами, фрагментами молитв, описаниями богослужений и христианских традиций. В новелле “Исполины” Куприн с теплотой воссоздает чарующую атмосферу рождественского вечера, где события разворачиваются по всем правилам праздничного Сочельника, а в рассказе “Бедный Принц” пишет: “Существует древний обычай: под Рождество дети в складчину устраивают звезду и вертеп, ходят с ними по домам, поют колядки и рождественские кантики”. В дни религиозных праздников писатель часто посещал храмы, особенно Богоявленский собор Братского монастыря, где “Евангелие читали на всех языках, какие есть на свете: по-французски, по-немецки, по-гречески и даже на арабском языке”.

Революционные события круто изменили жизнь мастера. В 1919 году он вместе с белогвардейскими войсками эмигрирует в Париж. Но и там, на заснеженных набережных Сены, не забывает о рождественских прелестях “праматери русских городов”. В печати появляется масса ностальгических рассказов о Киеве. В частности, “Фердинанд” — о встрече нового года на Крещатике. Куприн пишет: “То, о чем я здесь говорю, действительно произошло под новый 1899 год в городе Киеве… Вечером я пообедал в “Злой яме”, так назывался подземный трактирчик на углу Крещатика и Фундуклеевской улицы… Там я достал блокнот и написал на нем по старому обычаю: “Господи, благослови венец лета благости твоея на 1899 год…” Рассказ наполнен удивительными, порой мистическими приключениями, которые могут произойти только в новогоднюю ночь. В 1937 году Куприн возвращается в Россию, мечтает посетить город над Днепром. Но через год, в душный августовский вечер, с молитвой на устах отходит в мир иной, так и не увидев на прощание всегда юную и сказочную в его памяти киевскую зиму…

Леся Украинка( Лариса Петровна Косач) — глубоко религиозный человек. (Леся, кстати, венчалась в храме Вознесения на Демиевке, который стоит и поныне.) В многочисленных письмах поэтесса часто использует церковную лексику. “Святой вечер!” — приветствует она дядю (М. Драгоманова) на Рождество. “Слава Иисусу Христу!” — письмо к Ольге Кобылянской. “Икону я ношу всегда с собой”, — сообщает бабушке. Именно в дни рождественских святок с Лесей случилось страшное несчастье. 6 января 1881 года она вместе с подругами присутствовала на “иордане” (освящении речной воды) и сильно простудилась. После этого и начала прогрессировать тяжелая “тридцатилетняя” болезнь, приведшая в конечном счете к летальному исходу. В год памятного “иордана” семья Косачей на время переезжает в Киев, откуда Леся посылает бабушке весточку: “Мне в Киеве хорошо, только не с кем играть, потому что которые есть знакомые — или большие, или маленькие…” (1881).

Через 12 лет, когда родители окончательно завершили свой переезд, бабушка снова получает письмо от внучки: “Вот мы уже водворились в Киеве на целую зиму… Неприятно, что в Киеве теперь такая плохая погода. Только это ничего, я все-таки довольна, что мы в Киеве” (1893). Тяжелая, мучительная болезнь, сложные операции, суровый постельный режим сильно угнетали Лесю. Но было еще творчество — живительный бальзам, который хоть и не залечивал раны, зато успокаивал душу: “Этими днями закончила одну свою повесть. Кончала ее неистово… Сидела над ней до 4-х, а может и до 5-ти часов ночи…” (январь 1894). Повесть “Одинокий”, упомянутая Лесей, была написана в рождественские дни. Святой праздник вдохновлял поэтессу, и она обращалась к Музе: “Прилинь до мене, чарівнице мила, і запалай зорею надо мною”. (13.01.1894). В 1897 году рождественские святки в Киеве ознаменовались произведением “Слово, чому ти не твердая криця”. Небывалый успех вызвала и постановка драмы Леси Украинки “Лесная песня”. По этому поводу накануне нового 1912 года поэтесса писала матери: “Успех “Лесной песни” считаю большим триумфом для себя…” В преддверии Рождества у Леси появлялась надежда на выздоровление. “Зимний сезон начался так ласково, что я лелею добрую надежду на этот год”, — записывает она в дневнике (1893). Пребывая за границей на лечении, Леся уже не может жить без Киева. Она грезит “Днепром, садами, горами и красивыми перспективами улиц” (16.02.1898). “Каким там у вас Рождество будет? Наверное, со снегом, морозом и без цветов. А все-таки я бы хотела быть на Рождество в Киеве”, — признается Леся матери, находясь в Италии, на курорте Сан-Ремо (28.12.1901). Как откровение звучат слова Леси, обращенные к брату Михаилу: “Жаль, что ты не приедешь на Рождество ко мне! Мы бы вместе послушали эолову арфу перед университетом… И я бы снова подумала, что мне восемнадцать лет, что мы живем на Тарасовской, где у меня на столике стоят подснежники, в доме розовый свет, а в сердце ранняя весна…” (Киев, 30.11.1893).

Следуя с Тарасовской вдоль Лыбеди можно попасть на Байковую гору. “Если тебе будет очень плохо, иди на Днепр или Байковы горы”, — советовала Леся своей сестре Ольге. Поэтесса, видимо, и не подозревала, что эта живописная местность станет ее последним земным приютом. На Рождество здесь тихо и безлюдно. Но на заснеженных тропинках, ведущих к Лесиной могиле, угадываются чьи-то следы, а букет живых цветов на граните не оставляет сомнений о присутствии где-то рядом поклонников ее великого таланта.