Андрей Николаевич в общем необычная фигура в русском пейзаже-XIX. Совершенно светский человек: довольно заурядный поэт, скажем так, из пушкинской свиты, а затем — дипломат, путешественник и, возможно, даже разведчик, выполнявший в Турции некую деликатную политическую миссию, Муравьев характерен прежде всего тем, что в конечном счете решительно все его интересы сосредоточились, по позднейшему выражению Василия Розанова, “у церковных стен”.

Вот так бездомный скиталец по миру, сначала путешественник, а потом паломник, Муравьев избрал Киев с его святынями — в качестве своей резиденции. Характера он был тяжелого, если не вздорного. Но это тоже потом пригодилось городу, который вскоре, в некотором смысле, был спасен новым его жителем… На самом исходе 1860-х годов.

В ту пору Российская империя, зализывая раны “Восточной” (Крымской) войны, на всякий случай готовилась… к войне на всех своих западных и южных границах. Под руководством опытнейшего военного инженера графа Тотлебена, некогда руководившего оборонительными работами в Севастополе, лихорадочно укрепляются все стратегические точки тех возможных действий — от Кронштадта до Николаева.

Спустя некоторое время военно-бюрократическая очередь дошла и до Киева. Генерал-адъютант Тотлебен впервые посетил Киев еще молодым сапером. Но, в отличие от Муравьева, не киевские святыни интересовали его, протестанта, а увлекательная возможность минной игры в подземной войне…

И вот в 1869-м Тотлебен, фортификационный гений, составил грандиозный проект “укрепления Киева”. То есть превращения его в гигантский город-крепость.

Грядет новая война с Западом. То ли с Францией, то ли с Пруссией. То ли с обеими сразу. Война уже не “наполеоновская”, а “современная”. С железнодорожными коммуникациями, “игольчатыми” ружьями и вполне дальнобойной по тем временам артиллерией. С телеграфным и даже воздушным — при помощи аэростатов — сообщением. Надо готовиться — и надо создавать на берегу Днепра, на киевских холмах, систему сверхмощных фортов. С промежуточными артиллерийскими позициями, с подъездными к ним железнодорожными путями. Ну и не забыть, конечно, подземные минные работы — в самых обширных масштабах…

Похоже, что бывший драгун, а затем, так сказать, офицер-“особист”, некогда прошедший балканскую кампанию, Андрей Николаевич Муравьев первым понял грозную опасность, нависшую над Киевом. Опасность, не уступающую по своим возможным разрушительным следствиям — неприятельскому нашествию. Опасность полного исчезновения здесь тысячелетнего исторического ландшафта. Превращение столицы восточноевропейского христианства, этого сакрального пространства — в оперативно-стратегическое. То есть в ощетинившуюся всеми родами того нового оружия крепость. И соответственный гарнизон в ней, равно готовый и к обороне, и к броску — на Запад, на Юг ли.

Вот здесь и пригодился нелегкий характер Андрея Николаевича. Его упрямство, всероссийская известность и самые обширные связи. И не только с “синодальными персонами”, по выражению Николая Лескова, но и того выше. В общем, Муравьев не только споспешествовал восстановлению святой Софии, Десятинной церкви, Межигорского монастыря, храма Святой Ирины, не только заботился об Андреевской церкви. Прежде всего, он остановил беспощадное, как та грядущая война, продвижение милитаристско-технократического проекта, который непременно сдвинул бы этот город с его веками сформированной оси.

Разумеется, исторический процесс можно лишь притормозить. Что и сделал Андрей Николаевич, в соответствии со своей пламенной верой. Пушкин писал о его “Путешествии к святым местам”: “Молодой наш соотечественник… не останавливается, он спешит… пускается в пустыню, оживленную черными шатрами бедуинов и верблюдами караванов, вступает в Обетованную землю, наконец с высоты вдруг видит Ерусалим…” (1832). А в 1869-м уже пожилой наш согражданин, глядя с высоты на славянский “Ерусалим”, в сущности, спас его. Именно как “Иерусалим”. И уж совершенно точно — спас те “высоты”… Страшно даже подумать об их возможной, военной метаморфозе. Этот проект не только предвосхищал, но в некотором отношении даже превосходил грядущие урбанистические безобразия.

Ну, что ж… Пожав эполетами, великий военный инженер Тотлебен тут же приступил к постройке укреплений вокруг Бреста — для прикрытия железных дорог и прочего.

А Андрей Николаевич продолжил свои литературные и церковные дела, раздражая киевлян своим несносным характером, за глаза называвших его — Андреем Незванным. Но Муравьев действительно здесь отодвинул безумие надвигающегося века — именно в будущее.

И — поразительная реплика в той драме, тогда едва ли замеченная. В том же 1869 году молодой киевский ученый Михаил Драгоманов печатает здесь свой первый труд под самым многозначительным названием — “Вопрос об историческом значении Римской империи…” Это были первые, чисто академические раскаты оглушительного грома, который в полную силу грянет здесь спустя поколение.

Но в облике того полстолетия и соответственно — в связанных с ним чертах позднейшего Киева, проступает подвиг ныне забытого писателя-мистика, в извечном состязании града земного и града небесного, отважно взявшего сторону — Киева.