После длительного “общения” с его личностью и перипетиями жизни образ этого уникального артиста ассоциируется с двумя его героями — Блудным сыном и Икаром.

БЛУДНЫЙ СЫН

“Фактически моя личность была заключена между двумя полюсами — любви и ненависти” (С.Лифарь)

История его жизни — это еще одно доказательство предопределенности судьбы. Казалось бы, что общего между мальчиком из древнего козацкого рода, который учился в императорской киевской гимназии, потом новобранцем-красноармейцем и… классическим балетом? Что, если не судьба? Случайно заглянув в балетную студию Брониславы Нижинской (впоследствии жизнь “столкнет” Лифаря и с ее братом — легендарным Вацлавом Нижинским), где занимались хорошенькие девочки, он страстно влюбился — не в одну из них, а в балет, да так навсегда в нем и остался.

“Я стал танцором, еще не умея танцевать, не зная техники, но я знал, что овладею ею и никакие препятствия не остановят меня на этой моей дороге”.

По существу, его путь состоял из одних препятствий, которые Лифарь преодолевал, “сцепив зубы”, с упрямством, присущим Овну. Уже сам 16-летний возраст Сергея отнюдь не был благоприятным для начала балетных экзерсисов, в эти годы их уже заканчивают. Сразу же начались интриги: Нижинская в свою студию Лифаря не взяла, возможно, его уже успели оговорить. Он все же учился у нее в другой студии, однако Нижинская вскоре эмигрировала из страны. Такое было время! Лифарь родился в 1905-м, сформировался в годы Первой мировой войны, Октябрьской революции и гражданской войны. Он как-то быстро повзрослел, и уже с 14 лет был совершенно самостоятельным.

“Времена были трудные и тяжкие, а нравы пещерные… В душе моей они остались на всю жизнь: я насыщался драматизмом”.

Жить на грани риска и драматизма, не видя будущего, Сергей не хотел. После отъезда Нижинской он полностью изолировался от окружающей жизни и неистово занялся балетом.

“Эта пятнадцатимесячная аскеза, пятнадцатимесячная келья как будто была послана судьбой перед вступлением в новую жизнь, как будто меня кто-то готовил для этой новой жизни”.

Воистину, как сказал один мудрец, “хорошие дни достаются хорошим людям, но лучшие — тем, кто посмеет быть безумным”. В жизнь Сергея Лифаря ворвался Его Величество случай. Бронислава Нижинская пригласила в Париж пятерых своих лучших учеников для пополнения знаменитой труппы Дягилева. Четырех танцовщиков нашли, а пятого не было. И тогда Лифарь предложил себя, доказывая “остаткам” развалившейся студии, что он достоин, как никто. Семья — родители, старшая сестра и два брата — с энтузиазмом восприняла его отъезд: хотя бы Сергей убежит от “убожества советской жизни” подальше.

Но до мирного сказочного Парижа нужно было еще добраться через колючую проволоку границы, отделявшей СССР от остального человечества. Шел 1922 год. И тут начинается настоящий авантюрный сюжет с переодеванием и проводником-авантюристом, игрой в “красного Хлестакова” и сексотами, неудачным ночным переходом через границу и грабежом, арестом и камерой со вшами и тифозными больными. Нечеловеческим усилием воли Сергей Лифарь выстоял среди полутрупов четыре дня и четыре ночи — до вздутия вен на ногах. О, сколько в его жизни было минут — до этого и после — когда он мог сказать: “Меня Бог спас”.
А напряжение сюжета подходило к апогею: побег на мужицкой подводе от красноармейцев-конвоиров, обстрел со свистящими пулями над головой, прыжок из поезда на полном ходу завершились вместо Парижа… снова в Киеве. Его вызвали в ГПУ и предложили стать доносчиком. И снова он попытался вырваться, и новое невероятное приключение: опять проводники, гонки на санях через приграничный лес, налет местной банды… В поезде на Варшаву он пять часов висел на морозе в хвосте последнего вагона… Сегодня в кинематографе появилась мода на биографические фильмы. Вот готовый сценарий замечательного динамичного приключенческого фильма, ценность которого в том, что основан на самых что ни на есть реальных фактах жизни великого человека.

Сергею Лифарю пришлось пережить один из комплексов “блудного сына” — свою отверженность. Он ощущал ее в сытой Варшаве, где “юноша в лохмотьях” мечтал о венском кофе со сливками, и потом уже в Париже, после того, как не был принят труппой “Русского балета”. Но все компенсировалось встречей с великим пророком в искусстве Сергеем Дягилевым. Именно он увидел нечто в глубинах цыганских глаз Лифаря и не только сделал своим фаворитом в личной жизни, но и защитил от недоброжелателей в труппе. Дягилев создал уникальный прецедент “русского искусства в Париже”, включающего живопись, оперу и балет, который впоследствии был “сканирован” по всему миру. Он часто говорил Лифарю: “Мы имеем славу, мы имеем талант, мы не имеем только денег” (как это актуально и сегодня!). Шесть лет с Дягилевым заменили Сергею все университеты: литература и живопись, Италия с ее музеями и уроками знаменитого педагога Энрико Чеккети; начало уникальной коллекции и статус первого танцовщика труппы.

Но отношения между двумя Сергеями были далеко непростые — как в личном плане, так и в творческом. Лифарь все больше чувствовал, что его безмерно обожаемый “Бог” постепенно превращается в неуверенного человека, зашедшего в тупик, назревал конфликт. И если бы не внезапная и нелепая смерть Дягилева, неизвестно, были ли бы они вместе. Незадолго до своей смерти “учитель” дал Лифарю совет: “Остерегайся окружающих тебя “смердяковых”. Потом Сергей Михайлович не раз вспоминал эти слова. Удивительно, но последним балетом Лифаря в этой труппе был “Блудный сын” в постановке Джорджа Баланчина — “словно кусок жизни, брошенный на сцену”.

“По окончании “Блудного сына” публика буквально неистовствовала, многие в зале плакали, но никто не знал, что я играл себя, свою жизнь”.

Как ни странно, именно прямой наследник “империи” Дягилева — Сергей Лифарь был инициатором “смерти русских сезонов”, так как справедливо считал, что дело Дягилева должно умереть вместе с творцом. А сам в свои 24 принял предложение совместить три должности — главного балетмейстера, хореографа и танцовщика-премьера в легендарной Гранд-Опера. Это был 1929 год — начало новой жизни “блудного сына”.

ИКАР

“Давайте сядем рядом с ним, возможно, пыль от этой звезды упадет и на нас” (Жан Кокто).

Первой постановкой Сержа Лифаря в театре стал балет “Творение Прометея” — и последующие 30 лет он, подобно античному герою, давал огонь французскому балету. Собственно, проведя свою реформу в театре, он создал балет современной Франции. Лифарь-хореограф поставил около 200 спектаклей, воспитал 30 балерин-этуалей и премьеров-мужчин, которых до него не было во французском балете.

При сборе материала о Лифаре в Париже, с некоторыми из них посчастливилось встретиться. Самая великая балерина Франции, “сотворенная” Лифарем, ИВЕТТ ШОВИРЕ:

— С мастерами работать всегда сложно, но с Лифарем было на удивление легко. Мсье Серж приходил в зал, говорил: “Мои друзья”, и всем становилось хорошо. У него была удивительная способность работать одновременно над несколькими постановками. Он мог поработать в одном зале полтора часа, потом шел в другой зал и давал указания там, легко переключаясь на другой сюжет и музыкальный материал.

НИНА ВЫРУБОВА: — Лифарь — человек не от мира сего. У него, как французы говорят, ноги не на земле. Вы с ним разговариваете, он вам отвечает, кивает головой, улыбается, но вы видите, что он совершенно вас не слушает. Или он мыслями в какой-то постановке, или “пишет” какую-то книгу, или “готовит” лекцию в Сорбонне.

СЕРЖ ГОЛОВИН: — С того времени, как Лифарь покинул Гранд-Опера, никогда больше артистическая сторона в этом театре не была на такой высоте. Часто сравнивают его еще с одним русским руководителем нашего балета — Нуриевым, но того не интересовали танцовщики, его интересовал только он сам. А Лифарь нас всех любил.

ЖАНИН ШАРРА: — После войны у него была большая проблема: его обвинили в сотрудничестве с немцами. Но что он такого сделал? Да, он танцевал, ставил балеты, но в конце концов, он занимался своей работой — чтобы Опера не закрылась, чтобы там не хозяйничали немцы, чтобы они ее не разграбили. Более того, Серж помогал молодым танцовщикам-евреям, которых хотели куда-то забрать: он говорил, что они здесь необходимы. Среди них был и Жан Бабиле, который впоследствии стал “французским Нуриевым”.

Эту несправедливость Сергей Михайлович пережил очень тяжело: она, по сути, сломала ему карьеру и оставила “отзвук” на всю жизнь. Недоброжелатели наконец-то отыгрались: быть на самой вершине славы — и снова пережить отверженность и унижение! И хотя в 1946-м Национальный комитет отверг все обвинения, “машина лжи” была запущена. Все началось сначала уже в Новом балете Монте-Карло, куда за Лифарем поехали его “звезды”, хотя и от их обостренного честолюбия и интриг Лифарь страдал невыносимо и балансировал между ними, как канатоходец. Но в Гранд-Опера не нашли другой личности такого масштаба и позвали Лифаря назад.

ИРЭН ЛИДОВА (известный французский искусствовед, жена знаменитого фотохудожника Сержа Лидо):

— Лифарь феноменален: красивое мужественное лицо и атлетическое божественное сложение. Я в него сразу же влюбилась. Он тогда был в самом апогее своей славы — один из идолов богемного Парижа. Его все звали не иначе, как Серж. А говорил он всегда с русским акцентом. Я тоже из русских, и потому очень его чувствовала. Мне кажется, он так и остался эмигрантом.

Его славянскую ранимость души так и не вытравил французский снобизм. Умница Лифарь все понимал и хорошо знал цену селу под названием “большой Париж”, он также прекрасно осознавал, каких друзей ему подарила здесь жизнь: Пикассо, Стравинский, Поль Валери, Жан Кокто, Марк Шагал, Рахманинов, Коко Шанель, Грета Гарбо и многие другие “грустные гиганты”. А самой большой его личной удачей стала преданная маленькая блондинка Лиллан Алефельдт. Они встретились уже достаточно зрелыми людьми, и она стала его “верным другом во всех жизненных перипетиях”. Свою верность (что бы там не говорили) она подтвердила всей жизнью после смерти Сержа. Интересная параллель: Лиллан по происхождению шведская графиня, а первой любовью Лифаря также была графиня, но только киевская — Наталия Палей.

В 1958 году Серж Лифарь уходит из Гранд-Опера уже навсегда. Его не взяли на гастроли с театром в Москву и сделали это очень некрасиво: прямо в аэропорту не пустили в самолет. Уход был его протестом против интриг. Как выразился сам Лифарь, он “осуществил харакири”, так как создалось впечатление, что его на этом театре просто “заклинило”. Сколько бы после этого Лифаря не приглашали работать в другие страны и театры — он думал только об Опера. Еще одной его совершенно безумной мечтой была постановка любимой “Федры” в Большом театре. Даже исполнительницу уже “видел”– Майю Плисецкую. Тоже не дали. Вообще, взаимоотношения Сергея Михайловича с бывшей родиной — особая тема…

Последние годы он вместе с Лиллан жил в Швейцарии. Много времени уделял своей коллекции, выставкам, увлекался рисованием (и делал успехи), путешествиями — Серж открыл для себя автомобиль и быструю езду. По-прежнему он тосковал по репетициям, его ранило невнимание людей. И уже тяжело больной в Лозанне он часто молился перед иконкой, подаренной мамой.

Подобно своему сценическому герою балета “Икар”, Серж Лифарь стремился ввысь, падал, разбивался, но все-таки поднялся вверх. И его взлет открыл миру гармонию славянской души и европейского блеска…