Язвительные ранние «Сплетницы» и «Лифт», смешная и трогательная «Страна Считалия» на стихи Бориса Заходера, лирическое «Ненаписанное письмо», меланхолично-философское «Окно» и, наконец, изысканный, глубокий «Засыплет снег дороги…» Каждая из лент Сивоконя является совершенной визуальной миниатюрой, выполненной в подобранной именно для нее технике и стилистике. И заметно, как с каждой работой растет талант режиссера. Это получило, наконец, и достойную оценку: фильм «Засыплет снег дороги…» впервые в отечественной истории был отмечен призом как лучшая анимация на самом престижном в мире фестивале короткого метра во французском Клермон-Ферране.


Наш разговор с Евгением Яковлевичем состоялся в одной из аудиторий кинофакультета Университета театра, кино и телевидения имени Карпенко-Карого.


— Клермон-Ферран был для вас неожиданностью?


— В определенной степени. Уже само участие в этом фестивале почетно. Там прекрасная профессиональная публика, на все сеансы очереди, приходит и стар, и млад. Собственно анимации было 12 фильмов в международном конкурсе и еще отдельно французская лента. А уже ближе к концу фестиваля я чувствовал, что что-то дадут, поскольку видел реакцию коллег, которые подходили, поздравляли с хорошим фильмом…


— Награда — это промежуточный итог; вы вряд ли думали о призах, когда входили в профессию. А почему вы избрали именно анимацию?


— Это было немного случайно. После Киевской худшколы имени Шевченко я поступал в Художественный институт, но одного балла не добрал и пошел в армию…


— Где служили?


— В Новомосковске. В тяжелой артиллерии. Когда уже заканчивал службу, друзья прислали письмо, мол, открывается цех художественной мультипликации, это, наверно, тебе интересно. Ведь я в школе имел склонность к острому рисунку, карикатуре, шаржу… После армии несколько месяцев проработал на ТВ художником, а потом пришел в этот цех на студии «Киевнаучфильм», принес рисунки, меня сразу взяли. Со мной там работали Давид Черкасский, Володя Дахно… такие первопроходцы.


— И какой это год был приблизительно?


— Точно скажу: 1960-й, 29 февраля меня приказом на студию зачислили, то есть раз в четыре года могу дату отмечать… Потом я поступил-таки в Художественный, на вечернее обучение, фактически полустационар, и когда выпустился, работал как художник-фазовщик, потом как аниматор, художник-постановщик, а как режиссер дебютировал в 1966 году.


— Первый фильм?


— Назывался «Обломки». Сатирический. О том, как сценарист, живущий еще в каменном веке, приносит сценарий, вырезанный на каменной глыбе, и пытается его пронести в пещеру, над которой написано «Пещерфильм». Не проходит — так как много на глыбе острых углов. И тогда он начинает отбивать. Отбивает уголочек — и пошел какой- то сатирический сюжетик. Опять не проходит, тогда он еще один, еще — пока глыба не превратилась в такое каменное яйцо, которое уже можно протиснуть. А оставшийся сюжет — о хулигане, который идет по пляжу и всех распугивает транзисторным приемником, в котором мы хотели, чтобы играли «Битлз». Они же тогда были в расцвете. Но музыкальный редактор сказал: «Нет-нет, это западная музыка!» Начал я искать другую музыку. Когда тот на следующий день прибегает — можно. А что же случилось? Оказалось, он узнал, что эта группа отчисляет часть своих гонораров в фонд Компартии Великобритании. Сейчас вам смешно, а тогда было не до смеха…


— А был ли у вас учитель?


— Не один, и всем я благодарен. Первый — мой коллега Борис Храневич, уже покойный, к сожалению. Я пришел на студию, он сразу нарисовал несколько фаз движения черепахи, такой диснеевской, говорит, дорисуй еще промежуточные, мы снимем — и она будет идти. Я думаю — как это может рисунок двигаться? Хорошо, нарисовал. И когда сняли на пленку, показали на экране — это просто был шок: я нарисовал то, что движется! Другой учитель — Ипполит Лазарчук — человек, создававший анимацию еще в 1930- тые. Вокруг него собственно и объединились все мы: и Черкасский, и Дахно, и Алла Грачова… Он режиссировал первый украинский телевизионный мультфильм «Приключения Перца». 20-минутный фильм два года делали, потому что многого еще не умели. Нам тогда коллеги из Москвы, из «Союзмультфильма» помогали. А еще учитель — Федор Хитрук. Приезжал, консультировал, привозил фильмы, свои сцены, очень много сделал для украинской анимации, дай Бог ему здоровья… Учился я и у того же Диснея, пересматривал по кадрикам, как это сделано. Заграничная анимация имела на нас большое влияние, немножко доходило тогда из Польши, Румынии, Югославии…


— Знаменитая загребская школа?


— Да, я до сих пор ее очень люблю. И друг у друга тоже учились. Юрий Норштейн когда-то сказал о «Союзмультфильме»: «Мы прикуривали друг у друга». Также было у нас. Я работал в фильмах Черкасского, он — в моих, мы вместе — у Дахно… Очень интересные времена были.


— Ваши первые фильмы кажутся довольно сердитыми, во всяком случае язвительными…


— Было такое. Находились мы под влиянием загребской школы, а там тоже притчи, анекдоты. Меня влекла сатира, поскольку я считал, что в анимации можно многое сказать. Но не все доходило, существовало много редакторских барьеров. Несколько фильмов не были приняты на общесоюзный экран по до сих пор непонятным причинам, и не только у меня, у моих коллег тоже работы оставались на полке. Я как- то посчитал: где-то до 20 раз следовало сдавать фильм разным инстанциям — начиная от заявки и до готовой ленты! Вплоть до Москвы! И каждый редактор должен там что-то увидеть — вот это можно, а вот это нельзя… Сейчас, когда все можно, сатира мне неинтересна. Все, что мог, я там сделал.


— Но ведь я слышал ваше определение, что аниматор — это сочетание карикатуриста и актера…


— Потому что изображение движения и должно быть карикатурой. Неинтересно, когда аниматор просто копирует движение человека. Анимация — это же преувеличение, гротеск. Здесь можно очень сконцентрировать и форму, и мысль, за 8—10 минут рассказать то, на что в игровой ленте с актерами пойдет полтора часа. Маяковский говорил, что театр — не зеркало, а увеличительное стекло, так и анимация — это даже не увеличительное стекло, это электронный микроскоп. Она еще больше подчеркивает какие- то вещи. Мы как-то посмотрели покадрово походку гномов из «Белоснежки» Диснея — это невероятно, что они там выделывают своими ногами. Человек не может так ходить, это возможно только в анимации. Это меня до сих пор привлекает…


— Но ведь есть разная анимация — и очень лирическая, и философская, и даже страшная. В таких случаях карикатурность, о которой вы говорите, срабатывает?


— Мне кажется, она должна срабатывать везде. Потому что когда речь идет о художественном образе — я против натурализма, против сугубо реалистичного изображения, которое ничего не добавляет. Опять-таки процитирую французского живописца Энгра, который утверждал, что если вы просто нарисуете собаку с фотографической точностью, то в мире будет больше одной собакой, а не одной картиной. В образе, тем более анимационном, всегда должен быть отбор, заострение, а не просто копирование. Вот в современной анимации, где есть компьютерные технологии, почему-то тяготеют к копированию. Это тупик, по-моему. Зачем создавать виртуальный мир, если можно просто взять видеокамеру и снять все то же самое?


— Давайте углубимся в ваш мир. Недавно пересмотрел ваше знаменитое «Слово» — ничуть не устарело, и так все просто! Откуда такой замысел?


— Если честно, мне его подарил Борис Храневич, за что ему большое спасибо. Он пришел и сказал: вот есть мысль о слове, которое состоит из пяти букв, но ничего не получается… У меня получилось около 20 вариантов, где это слово превращается в разные вещи — в бомбу, в знамя… К сожалению, очень много выбросила редактура. Осталось только пять сюжетов. Кстати, меня до сих пор удивляет, почему оставили сюжет, где человек — контур, наполненный словами, он их выпускает словно мыльные пузырьки, в конце концов пустеет и ничего от него не остается. Потому что он был очень похож на Брежнева. Почему-то оставили… А на всесоюзном фестивале в Баку в 1973 году этот фильм разделил приз, чем я горжусь до сих пор, с фильмом Хитрука «Остров», который, к тому же, получил «Пальмовую ветвь» в Каннах.


— А вы полностью им довольны?


— Нет. Некоторые миниатюры я сделал бы совсем иначе. Ну, нет у меня ни одного фильма, о котором я мог бы сказать, что сделал то, что хотел, на сто процентов. Только последний, «Засыплет снег дороги…», пока что мой самый любимый, поскольку я делал его без давления, в идеальных условиях: сценарий принят, комната для работы, съемочная камера и все. Здесь я реализовался процентов на 80…


— Кстати, я заметил, что в определенный период для вас тема слова, сказанного или написанного, была очень важна.


— Вы мне первый об этом сказали… Понимаете, когда я пересматривал свои фильмы, то поймал себя на том, что где-то повторял какие-то находки… А может, и была там тема слова. Потому что для меня важна эта попытка перевести литературу в анимацию, в другой язык. Но я понял, что намного легче делать не классическую литературу, а то, что написано именно для анимации. Какой- то полуфабрикат, из которого можно что-то вылепить. А когда берешь того же Гоголя — неудобно его переделывать, потому что классик, он как-то сковывает. До сих пор мне кажется, что нужно специально писать для анимации, иначе может получиться в лучшем случае иллюстрация, а она не интересна.


— Может, именно это и сковало Норштейна с его «Шинелью»?..


— Насколько я знаю Норштейна — не это. Он не экранизирует буквально Гоголя. Я, кстати, дал бы ему орден за то, что он 18 лет уже над этим работает. Для меня это невозможно. Потому что очень трудно сохранить себя в том состоянии, в котором начинал фильм… А изменилось время, изменился сам Норштейн. Он бы по- другому сделал, а нельзя, потому что там уже 20—25 минут фильма… Процесс очень тяжелый, он не любит разговаривать на эту тему. У него умер оператор прекрасный… Там такая подводная часть айсберга, что дай нам Боже. Он же все изучал, собирал какие-то гравюры, ездил в Петербург и разговаривал с теми людьми, которые могли бы знать, где именно могла бы находиться контора, в которой мог работать Акакий Акакиевич, где он мог жить, сколько платил бы за комнату, сколько денег у него уходило бы на еду и тому подобное. И более того, он рассказывал, что когда Башмачкин начал двигаться, то просто потянул его за собой, стал диктовать, что вот тут нужно сделать немного больше, не 15, а 20 секунд, — то есть уже живое существо… Это же гениально…


— Если вернуться к проблеме сценария — что в нем должно вас «зацепить», чтобы вы взялись за его воплощение?


— Иногда сама идея. Иногда — форма. То есть, мысль, которая меня волнует, или форма интересная, где что-то можно повернуть. Скажем, живопись на стекле, или порошковая анимация. Два последние фильма я порошками делал, и было очень интересно, потому что имел сопротивление материала, и это было впервые, тем более еще и совпадало с какой-то идеей. Идея — не обязательно литература. Это может быть какой-то рисунок, шутка, что-то случайно услышанное или увиденное — все, что угодно.


— В целом какой технике вы отдаете предпочтение?


— Каждая идея нуждается в своей технике. «Засыплет снег дороги…» требовал именно такой технологии. Чтобы можно было наслаивать этот снег… Другой материал не был таким интересным, именно этот сработал. Важно точно выбрать материал. Оно спонтанно получается. Когда появляется идея, то я как человек с художественным образованием должен взять карандаш и попробовать — нарисуется или нет? То есть литература уже на третьем плане. Если не рисуется — отбрасываю.


— А что было применено именно для «Дорог»?


— Обычная соль, килограмма два пошло, потом — карболонг — угольный абсорбент, хорошо помогает при опьянении, я когда его пачками покупал, на меня даже с подозрением смотрели. И еще была манка… Которую — это я выдаю профессиональный секрет — нужно немного поджарить на сковородке, и она приобретает более интенсивный цвет. И по разным баночкам была эта манка расфасована, если нужно — золотистого, если нужно — коричневого. И, если подсветить, получаются фактура и цвет, которых по- другому невозможно достичь. Еще кофе… Все можно использовать.


— Настолько неожиданные материалы…


— Но почти все отработано. Нет уже такого материала, который бы не применялся в анимации. Нитки, иглы, проволока, камушки, пряники, спички, кружева… Хитрук еще лет 20 назад сказал, что аниматоры — как будто те люди, которые ищут золото, с поверхности все взяли, и сейчас уже жилу нужно разрабатывать. Действительно, в каждом материале есть еще своя золотая жила.


— Какую жилу разрабатываете сейчас?


— Я человек суеверный, но уже рассказывал… Ориентировочное название — «Спаси и сохрани». Там персонажи — ангел- хранитель и тот, кого он охраняет еще с детства. Наверное, попробую рисунок пастелью. Мелками на целлулоиде.


— Теперь, в конце разговора, можете ли вы сказать, — что такое собственно анимация?


— Как говорится, очень хороший вопрос… Для меня это очень концентрированный вид искусства. С предельной концентрацией образа и мысли. Или, например: анимация — это не профессия, а диагноз. Потому что люди, занимающиеся анимацией, с общей точки зрения не очень нормальные. У них свое мировоззрение. Наконец, для меня — это две трети моей жизни, способ сказать нечто такое, чего не могу сказать никоим другим образом… Это вид искусства, который существует не в кинематографе, а между ним и пластичными видами, такими, как живопись, графика, скульптура. С кино его объединяет то, что он снимается на пленку или видео и проецируется на телевизионный или на большой экран. Все остальное делается по совсем другим законам.


— Есть ли анимационный фильм, который вы считаете идеальным?


— Снятый 46 лет назад «Суррогат» хорвата Душана Вукотича, который первым из европейских фильмов получил «Оскара». Очень интересно сделанный, очень смешной. Там персонаж, который весь мир надувает. Надул один шарик — получилась машина, надул другой — женщина, третий — лодка. И живет в таком мире. И когда он едет домой, его машина наскакивает на настоящий ржавый гвоздь, раз — и лопается. Это сугубо анимационная идея, это невозможно сделать ни в театре, ни в кино, и, кроме того, она актуальна до сих пор, потому что мы сейчас существуем в мире суррогатов… Вот в этом для меня привлекательность анимации.


— Остальные ваши увлечения тоже связаны с анимацией?


— Это, наверное, довольно смешно, но я увлекаюсь большим теннисом. Есть компания, каждое воскресенье и зимой, и летом играем в теннис. Может, если бы взял ракетку в пять лет, соревновался бы уже в Уимблдоне, но ведь начал, когда уже было за 50. До сих пор играю и буду играть, пока смогу держать ракетку. И в профессии помогает, кстати. Я бы не сделал «Снег», если бы не играл в теннис. Это физическая выдержка, так как нужно все время стоять на ногах, и еще большая концентрация внимания — потому что в теннисе потеряешь концентрацию — и все, проиграл.. Также и здесь: нужна постоянная сосредоточенность, чтобы помнить, какой персонаж, где он двигается. Кроме того, когда я не делал фильмы, делал коллажи. Причем из того, что валяется на мусорке — какие-то бумаги, жестянки, выставка даже была. И купили две мои работы. Буду продолжать. Ну это не то чтобы другое, это рядом, потому что помогает работать.


— Вот говорю с вами и думаю, что аниматоры имеют общую черту такой детскости, что ли… Все как дети, независимо от возраста…


— Вы не первый это говорите. Наверное, вы правы. Мне судить трудно, но это закономерно, ведь художник должен оставаться ребенком всю жизнь. Голова мудреца, глаза ребенка. Я очень люблю Пиросмани, Жан-Жака Руссо, Марию Примаченко — великих дилетантов, которые не старались выглядеть профессионалами, просто жили так. Привлекает такое наивное мироощущение, потому что оно настоящее. И это осознаешь, когда доживаешь до такого возраста, когда уже нужно быть откровенным. В искусстве нужно быть откровенным, так как иначе ничего не получится. Но это очень тяжело. Я буду пытаться делать это в последнем фильме. Мы с Норштейном об этом говорили, и он согласился — да, это очень тяжело, нужно открыть шлюзы в себе, тогда что-то получится