На углу улиц Горького и Толстого. Пешеходы ждут зелёный свет. Рядом со мной две дамы под шестьдесят, жеманные, томные, накрашенные. Наверняка со сложной внутренней организацией. Говорят о «земном и бренном» – о еде.


– А я взяла на базаре зелень, взяла рёбрышки по 20 гривень, картошечку…
– Рёбрышки по двадцать? – переспрашивает собеседница, в её голосе сквозит лёгкое негодование. – Это только у тебя могут быть рёбрышки по двадцать. Везде они по сорок!


 


В супермаркете на Оболони


– Девушка, там не работает.
– Как вовремя вы это сказали, – бурчу я.
– Не отследил. Задумался, – говорит охранник.


Начинаю вытаскивать из камеры хранения сумку, папку, два пакета и букет, которые только что удобно разместила, и втискивать всё это добро в другую свободную ячейку. Она работает, но меньше по размеру. Букет не помещается.


– Я его к вам, – сообщаю охраннику и пристраиваю цветы на подоконнике, у него за спиной.
– Как к памятнику?


Задираю голову, чтобы заглянуть в лицо, расположенное на уровне двух примерно метров от пола. На лице обнаруживаются нос, рот, два тёмно-карих глаза и замаскированная под серьёзность улыбка. Хмыкаю, ухожу в зал. После кассы, всё упаковав и вытащив все сумки, поворачиваюсь – а он уже рядом, уже протягивает мне розы и подмигивает заговорщицки: «Дарю!»


 



На эскалаторе станции метро «Площадь Льва Толстого» на пару ступенек выше три девушки. Две, видимо, собираются на курсы английского, зовут подругу:


– Пойдешь с нами?
– Не-а. Не пойду.
– Почему?
– Я ходила на английский. Два часа, по четыре раза в неделю. Я читала книги на английском и смотрела фильмы. Общалась с носителями языка. И что?
– Что?
– Ничего. Мне это ничего не дало. А потом, девочки, я записалась на танцы. И поняла, что такое счастье.


 



Снова открыт сезон мороженого! В очереди на улице Хмельницкого, диалог за спиной:


– Ты какое будешь?
– Ванильно-смородиновое.
– Я, наверное, лимонно-шоколадное. Хотя хочется лимонно-смородиновое.
– Они такое делают?
– Не знаю, надо спросить.
Беру себе порцию, освобождаю кассу и слышу:
– А можно лимонно-смородиновое?
– Да, только оно будет одно поверх другого.
Покупатель выдыхает счастливо в окошечко:
– Хорошо!


 



На Главпочтамте, в магазине с открытками:


– …Вот он с Парижу приедет, так пускай всем подарки привезет.
– Привезёт, думаешь?
– Ну а как же, конфетки-шоколадки. Баб в отделе много, надо что-то думать. Ему!


 



В метро слева от меня – мужчина средних лет, светловолосый. Сидит так, что понятно – не совсем трезвый. Тяжело сидит, сурово. Я читаю «Алмазную колесницу» Акунина. Едем молча, всё спокойно. Минут через 5-6 он наклоняется ко мне. Спрашивает:


– Девушка, скажите, вы сегодня утром пили водку?
– Нет, – отвечаю.
– А я – да! Капец! – заявляет он победно.


Молча киваю. Смотрю на него, вижу длинные рыжие ресницы, серые глаза.


– Извините, я ещё немного рядом посижу. На Контрактовой выйду.


Опять киваю. Понимающе.


– Такое дело: две недели не пил, а тут – от стока выпил! Капееец! – показывает пальцами, большим и указательным, сколько. – Но я скоро выхожу, не беспокойтесь. А вам долго ехать?
– Средне.
– Ну, капеееец.


Молчим.


– А читать много вредно, – замечает он.


Пожимаю плечами.


– Главное – здоровье. Ведь правда?
– Правда, – отвечаю.
– Во. И любовь ещё. Здоровье и любовь.
– Точно, – поддакиваю. Не смотрю на него, но улыбаюсь в открытую книгу.
– Вы по долгу службы или искренне говорите?
– Я искренне.
– Хорошо. Так что – всего вам!
– И вам.


Объявляют Контрактовую площадь.


– О, Подол. Вы сейчас точно не выходите?
– Точно.
– Ну, всего вам!
Выходит, пошатываясь.


 



В Музее одной улицы — выставка посмертных масок. 50 лиц – от Шекспира до Шаляпина, от Робеспьера до Александра III, от Марата до Ремарка. Школьники 7-8-го класса бегают от одной маски к другой, шумно перекликаются:


– Ой, а вот Ленин!
– А тут Крупская!
– Хм…А почему их не рядом повесили?
– Cмотри, Жан-Жак Руссо! Да смотри же! Видела? Теперь я знаю, как он выглядел…


«Надо же, – подумала я, рассматривая маску Жукова – кому-то не всё равно, как выглядел Жан-Жак Руссо.» (А Жуков, кстати, улыбался. Улыбка на лице явная.) Спросила напоследок у дамы-смотрительницы:


– Как удалось собрать такую большую коллекцию?


Она посмотрела на меня презрительно, помолчала и затем изрекала:


– Ну, есть же интернет!



Из разговоров в очереди за пирожками (рядом с Дворцом «Украина»):


-…И, ты представляешь, она мужу говорила, что, типа, командировка у неё в Египет. Надо лететь обязательно.
– Мдаа!.. И что он?
– Он, дурак, верил…
– И чё, развелись потом, наверное?
– Развелись. А тот ей машину подарил, директором магазина своего назначил.
– Хм. Вот даже не знаю, что лучше, честно говоря.
– Но она его не любит.
– Эх.


 



На лавочке в Мариинском парке – мужчина и женщина. На прогулке: он – с сыном Вовой, она – с внучкой Златой. Девочка помыкает пацаном во всю силу своих пятилетних белобрысых чар, тот носится за ней, догоняет, не понимает, что с собой поделать. Кокетка смеётся и говорит: «Не ходи за мной, надоел!» В какой-то момент выхватывает у него из рук палочку и убегает к бабушке. Мальчик с громким ором, переходящим в визг, бежит за ней. Взрослые всполошились:


– Вова, что такое? Почему ты так кричишь?
– Она забрала у меня палку!..
– Тебе что, мало палок в парке?
– Я хочу ЭТУ!
– Ты же мальчик, – сказал ему отец. – А она – девочка. И она тебе нравится. Ты должен уступить.
– Но мне хочется, шобы..
– Не «шобы», а «чтобы»! Нет слова «шобы» в русском языке.


Так я и не узнала, чего же хочется мальчику Вове. А он вскоре сел на велосипед и поехал за Златой, которая убежала к фонтану.