Прощаться с Киевом – это пытка

Я должен был проститься с Киевом, древним святым городом, городом церквей с голубыми куполами и золотыми колокольнями; нужно было совершить над собой насилие, чтобы расстаться с этим умным и любезным обществом, принявшим меня столь ласково. Русским и полякам присуща отменная приветливость к иностранцам. Путешествовать по их стране, когда там имеются друзья, – это непрерывный праздник.

Мой поезд отправился с тысячью предосторожностей. Он вез важную особу – воплощающего богатство державы г-на Грейга, министра финансов империи, который жил в той же гостинице, что и я, и которого пешие и конные жандармы неустанно охраняли, словно несгораемый шкаф!

Поезд шел медленно; но я хотел бы, чтобы он двигался еще медленнее. Высунувшись из окна вагона, я окидывал последним взглядом прощания и сожаления великолепную панораму Киева, раскинувшегося среди деревьев, с его покатыми холмами, его красными дворцами, его церквями, его монастырями со стенами, испещренными фресками, его домами под зелеными крышами, тенистыми усадьбами, громоздящимися уступчатым амфитеатром.

Под ударом солнца купола и колокольни Лавры сверкали и горели, словно диадемы и золотые митры. На этом восхитительном пейзаже осень расточала свои оттенки, свое разнообразие, исполненное цвета и гармонии. В небе, подбитом ватой облаков, скользили в полете голуби, легко, словно бы исчезая, – маленькие, едва различимые белые точки в райской синеве воздуха, подобные детским душам, отлетающим с земли.

Завтрак на палубе с икрой осетра

Поезд пересек Днепр по великолепному металлическому мосту. Слева дома Подола, выкрашенные желтой и розовой краской, живописно объединялись на берегу реки, как купальщицы под своим пестрым пеньюаром.

Разнообразные суденышки стояли на якоре со спущенными парусами, в то время как по речному простору быстро спускались длинные березовые плоты, извиваясь, как змеи в чешуе блестящей коры. Эти плоты идут от брянских лесов и сплавляются через днепровские пороги до Херсона и Николаева, где их используют в кораблестроении. Плотогоны нередко живут на своих плотах по два месяца, в шалаше, не сходя на берег.

У пристани я узнал «Святую Ольгу», тот красивый пароход, на котором я накануне осуществил чудесную экскурсию в Китаевский и Голосеевский монастыри, двенадцатью километрами ниже Киева по течению. (Днепровские пароходы обычно носят имена святых, потому что этот вид транспорта пользуется предпочтением у многочисленных паломников).

Эту прогулку, украшенную присутствием нескольких дам, устроил г-н Доппельмейер, директор Общества пароходства по Днепру. Вкусный завтрак, орошенный вином из бутылок, которые извлекли из вязанок хвороста, был нам подан прямо на палубе судна. Осетр, выловленный на наших глазах, предоставил нам свою деликатную плоть после того, как мы завладели его икрой. Днепровский осетр – благородный брат того волжского осетра, чья исключительная изысканность так почитается среди гурманов.

А пьяницам-монахам – горох собирать

Монастырь в Китаеве – нечто вроде монашеской Новой Каледонии (тогдашнее место каторги для французов. – М. К.). Туда отправляют преподобных отцов, которые чрезмерно поклонялись водке и забыли, что для снискания на том свете райского блаженства нужно на этом свете отречься от грубых плотских наслаждений.

В этой исправительной колонии осужденные церковным судом выполняют принудительные работы: они сажают капусту, собирают горох и картофель, употребляемые в пищу киевскими монахами. Они занимаются также разведением пчел и изготовляют восковые свечи, которые пользуются большим спросом среди набожных посетителей Лавры. Шесть гостиниц в районе Китаева сданы в аренду евреям, но селятся там христиане.

Оттуда, сквозь печальную рощу, скрывающуюся в сумерках, нежную и туманную, как на картинах Коро, по тропе, окаймленной мхом, мы направились в Голосеевский скит, затерянный в зеленой глубине темной долины. В конце длинных аллей, холодных и торжественных, утонувших в храмовой сосредоточенности, на ясной голубизне далеких прогалин выделялись маленькие черные силуэты проходящих монахов.

Зимняя грусть уже охватила высокое дерево, приготовившее для сна постель из сухих листьев; зелень осыпалась, и земля под нашими ногами была холодна. Мы сошли по крутому спуску, внизу которого, среди упругих листьев кустарника и крепких дубов, зеркалом отблескивал овальный пруд. Отсюда можно было разглядеть монастырь в просвете елей, укрывающих его траурными драпировками.

Ни одна птица не нарушала своим криком тишину, нависшую над этим мрачным местом изгнания; можно было сказать, что сам ветер боялся задеть концом своего крыла хмурую и неподвижную поверхность прудов, окружающих печальную юдоль словно бы для того, чтобы удерживать живущих здесь и препятствовать тем, кто сюда приближается.

…В то время как там, вдали, Днепр напоминал охлажденный слиток серебра, все эти воспоминания трепетали вокруг меня. В мягкой нежности и белизне снежного тумана город Киев рассеивался, и его золотые колокольни гасли, как большие медные лампы, у которых прикручивают фитиль.

Так Бальзак «познал славу»

Чтобы избежать полного разъединения с исчезающим городом, я стал перечитывать следующее неизданное письмо Бальзака, адресованное г-ну Юзефовичу, в то время вице-попечителю Киевского университета, который позволил мне снять копию:

«Верховня, 8 октября 1849

Мсье, Я только здесь получил возможность развернуть и рассмотреть прелестные виды Киева, присылкой которых вы оказали мне честь и доставили удовольствие; вследствие чего адресую вам мои благодарности, каковые я прошу вас принять, несмотря на эту непроизвольную задержку. У меня не было необходимости, мсье, в подобном сувенире для напоминания о доброжелательном приеме, который вы и все другие высокопоставленные лица этой обширной столицы изволили мне оказать и который я полагаю заслуживающим моего искреннего восхищения Россией.

Но, вернувшись к себе, я помещу Киев среди городов, свидание с коими любезно мне и чьи пейзажи украшают лестницу моего дома. Тогда всякий раз, проходя мимо, я словно бы снова побываю здесь; а если меня обременят заботы, то Киев со своими куполами, Киев со своими холмами, садами и сокровищами, Киев улыбнется мне, рассеет сиюминутные огорчения, и вам, мсье, я имею честь выразить все эти изящные чувства.

Ваш покорнейший и всецело преданный де Бальзак».

Как известно, Бальзак был женат на малороссиянке, госпоже Ганской, умершей недавно в Париже. Брак был заключен в Бердичеве. Г-н Верде в своей «Жизни Бальзака» приводит по поводу этого брака следующий анекдот: «В 1835 году Бальзак был в Польше, и все двери открылись перед его славой. Однажды его попросили провести вечер у знатной дамы-аристократки. Спустя некоторое время после его прихода хозяйка дома сказала своей дочери, которая принесла ей чашку чая на подносе: «Дочь моя, подайте чай г-ну де Бальзаку».

При имени Бальзака девушка внезапно отшатнулась и выронила поднос, который она несла. Затем, конфузясь и краснея, она извинилась и исчезла. Эта девушка была не кто иная, как та, кому позже суждено было стать женой романиста». Бальзак, о котором Верде поведал эту историю, добавил: «В тот день я познал славу».