Дико читаются документальные свидетельства, предлагаемые вашему вниманию. Но это часть многострадальной истории народа нашего, и ее нужно знать. Получив главу в электронном виде, я удивился тому, что у нее, впрочем, как и у книги, “не оказалось” автора. Однако автор есть, и даже не один. Люди, трудившиеся над созданием книги, пожелали остаться неизвестными. Лишь в конце печатного варианта издания можно увидеть любопытную страницу. На ней под изображением иконы Божией Матери — приписка с просьбой молиться о здравии. Далее идет лишь перечень нескольких имен. Благословен труд людей, сохранивших для нас историю монастыря в дни гонений. А о современной жизни знаменитой обители можно узнать из рубрики “Паломничество”, представленной сегодня в приложении к “Кіевскому телеграфу” — газете “Православный Міръ”.

Александр Анисимов

Смерть Сталина и последующее через три года освобождение миллионов невинных узников из тюрем и лагерей были, как известно, ключевыми событиями в истории Советского Союза. На смену одной эпохе пришла другая. Но если страна в целом смогла в эти годы выпрямиться и чуть вздохнуть, Церковь в это время согнули и стали душить. Начавшийся период ее истории, который называют “хрущевским”, принес новое бедствие для Церкви. Гонение на этот раз было не столь кровавым, как в довоенные времена, но не менее беспощадным и систематическим.

Если в 20—30-е годы Почаевская лавра смогла выстоять, поскольку оказалась на территории Польши, то в конце 50-х — начале 60-х годов ей пришлось принять на себя один из главных ударов воинствующего безбожия.

Целью гонений стало тотальное искоренение религии, и монастыри стали первыми мишенями. Процесс ликвидации монастырей начался в 1958 году, когда значительно повысили налог, установленный в 1945 году на здания и монастырские угодья. Теперь монастыри должны были платить ежегодно 40 тысяч рублей старыми или 4 тысячи рублей новыми деньгами за одну сотку земли. Почаевский монастырь должен был выплачивать 400 тысяч рублей (новыми) за свои 10 га пахотной земли. Кроме того, все монастыри, исключая Троице-Сергиеву лавру, находились на территориях, подвергшихся вражеской оккупации, что облегчало их “законное” закрытие.

Вскоре, впрочем, и эти земельные участки, обеспечивающие монастыри продуктами питания, отобрали (постановление Совета министров СССР от 16 октября 1961 года). У Лавры конфисковали поля и сады, теплицу и пасеку, огород, сушилку, водокачку, склад… В том же 1961 году у нее конфисковали Архиерейский дом, находящийся на территории Лавры, Святые Врата с примыкающими к ним помещениями, небольшой жилой корпус, именуемый “столярка”. Отобрали все вообще здания, примыкающие к Лавре. В здании теперешней семинарии, что стоит у самого подъема к Святым Вратам, срочно обустроили “музей атеизма”, с тем чтобы ни один богомолец не смог пройти мимо. Многие ценные вещи и книги перекочевали в музей. На допросах или так называемых “беседах” гонители Почаева издевательски зачитывали монахам цитату из апостола Павла о том, что всякая власть от Бога, и даже выдержки из святых отцов, говорившие о монашеском послушании, забыв добавить, что сами они это узнали из награбленных книг.

Гостиницу для паломников переоборудовали в психбольницу, с тем не слишком тонким намеком, что, в случае чего, от монашества, веры, христианства можно и “вылечить”. Лавре запретили нанимать рабочих для мастерских или сельскохозяйственных работ. Запретили производить любые ремонтно-реставрационные работы. Молодых монахов в монастырь не принимали, а старые справиться с работой не могли, тем более не были в состоянии платить грабительские налоги. И все же народными пожертвованиями монастырь держался. Но государство нашло способ наложить руку и на этот источник: упомянутым уже постановлением 1961 года запрещались все “организованные паломничества к святым местам”, изымались монастырские гостиницы, запрещалось также ночевать в монастырских церквах. Все было сделано для “мягкой” формы закрытия — как бы под законным предлогом: из-за неуплаты налогов, невыполнения того или иного постановления, нарушения одной из бесконечных закрытых инструкций, содержание которых ни сами монахи, ни богомольцы даже и не могли знать. Это был своего рода шедевр бюрократической мысли: нарушать было нельзя не только то, что было прямо запрещено, но и то, что законом как бы и допускалось, а секретной, часто неписаной инструкцией строжайше запрещалось.

“Мягкий” способ закрытия не сработал. Тогда власти добавили к нему способ куда более “жесткий” — прямое давление на всех: монахов, послушников, богомольцев.

Перед вами два документа (на самом деле их неизмеримо больше): письмо председателю Верховного Совета СССР Николаю Подгорному (от 1966 года), автором которого считается покойный иеродиакон Исайя, и ряд писем, приложенных к книге известного церковного публициста, историка Церкви и правозащитника тех лет (и непосредственного защитника Лавры) Краснова-Левитина.

“Свято-Успенской Почаевской лавры в Духовный Собор

Я, Ярспич Касий Семенович, 1891 года рождения, обращаюсь с просьбой к отцам Духовного Собора Лавры исходатайствовать восстановление моей прописки в Лавре. Меня изгнала из Лавры милиция насильственным образом. Много раз вызывали в КГБ и милицию. Все начальники твердили: “Лавру закрываем. Лавра закрыта, уходите из Лавры”. Я отказывался, говорил, что я стар, мне некуда идти. Меня ругали, пугали, обзывали недобрыми словами, кричали: выходи куда хочешь. Пришел страшный большой начальник, майор, аж из Киева, пришел ко мне в келию и приказывает выбираться из Лавры. Мне некуда выбираться. Кричит: иди на квартиру. У меня нету квартиры. И не хотел уходить, но они подгоняют машину, грузят мои вещи и отвозят на одну квартиру в Почаеве, забрали мой паспорт и записали, чтобы я там жил, на той квартире. Я там жить не мог, я старый монах, я 47 лет трудился в Лавре, от роду имею 73 года, уже слаб здоровьем, а там семья большая, а квартира тесная. Духовными властями из Лавры я не отчислен, и потому я вернулся жить в Лавру, но милиция продолжает меня выгонять из Лавры, не дает спокойствия. Куда же деваться? Я остаток своих дней хочу дожить в Лавре, а потому прошу отцов Духовного Собора выхлопотать восстановление моей прописки”.

Разумеется, отцы Собора сделать ничего не могли. Но монахи продолжали писать, ибо обращаться было больше не к кому.

“В Духовный Совет
Почаевской Успенской Лавры — архимандрита Самуила

Я, архимандрит Самуил, в миру Волынец Серафим Иванович, родился в 1903 году в селе Давиняче Тернопольской области. В 1927 году поступил в Почаевскую лавру…

..За последние пару лет стоящие у власти органы много раз вызывали меня в милицию и настойчиво требовали, чтобы я выезжал из Лавры, потому что Лавра лишена своего прежнего назначения, а насельники должны устраиваться кто где хочет. На это я не соглашался. Последний раз меня вызывали и строго приказали, чтобы принес и отдал свой паспорт, но я этого не выполнил, за что был сугубо наказан.

3 ноября 63 года большая группа милиции пришла в Лавру. Братия, в том числе и я, совершали молитву в Успенском соборе при закрытых дверях. Работники милиции по веревкам спустились в Успенский собор, в алтарь. Я увидал, как они спускались, испугался, спрятался за мантии, но от их обыска уже нельзя скрыться. Несколько человек взяли меня под руки и повели в мою келию. Келия уже была раскрыта. Они силой, без всякого на то разрешения, отобрали у меня паспорт и поставили штамп выписки, и сами вынесли мои вещи на машину и отвезли меня на родину, к брату-колхознику, в темное и сырое помещение, где жить никак невозможно.

Духовными властями из Лавры я не отчислен. На этом основании я немедленно возвратился в Лавру. Но мне жить не дают. И теперь меня вызывают в милицию, угрожают судом, говорят: не уйдешь, жить не дадим.

Я прожил в Лавре 36 лет, и согласно монашеским обетам я хочу и должен жить в Лавре.

Ввиду вышеизложенного прошу отцов Духовного Собора Лавры войти с ходатайством перед властями о восстановлении моей прописки в Почаевской лавре. Жить в ней до конца дней моих.

Архимандрит Самуил. 10-VII-64″.

Подобных заявлений было множество. Писали и Святейшему патриарху Алексию (а после 1971 года и Пимену), и в Совет по делам религий, но в особенности писали властям: местным, украинским, общесоюзным. Все эти обращения были бесполезны.

“Монахов, как преступников, ежедневно группами по 10—15 человек вызывают в помещение милиции на допросы: там их распределяют по кабинетам поодиночке, проводят разъяснительную работу. Разговор шел такого содержания: “Ваш монастырь закрывается, уходите из монастыря по-хорошему, а не уйдете — разгоним, а монастырь закроем”.

(Из письма иеродиакона Исайи Ямкина).

И начали разгонять. Сначала решили брать измором и бюрократическими мытарствами, вызывали то в один кабинет, то в другой, то в милицию, то в местный КГБ. На одного человека набрасывалось несколько человек, чаще всего сильно выпивших, с криком, матом, оскорблениями, угрозами, а иногда и с кулаками: мол, время вашего мракобесия кончилось, монастыря уже, считайте, нет, уходите, пока не посадили. Чуть кто опоздал (все вызовы, как правило, по утрам, во время богослужений), как уже раздается топот сапог по коридору, милиция врывается в келью, опечатывает, вешает замок или устраивает засаду прямо в келье. К игумену Иосифу, семидесятилетнему старцу, прожившему в Лавре более сорока лет и после всех угроз так и не пожелавшему из нее уйти, ворвались однажды 16 человек в милицейской форме и штатском, схватили за руки и за ноги и потащили. Отец Иосиф закричал, что из Лавры никуда не уйдет, ему зажали горло, так что он не мог ни кричать, ни дышать. У ворот Лавры стояла уже скорая помощь, о. Иосифа бросили внутрь и отвезли в психиатрическую больницу в город Буданов. Там его насильно постригли, побрили и стали вводить психотропные средства, от которых распухло все тело, особенно ноги, так что он уже был не в состоянии ходить, и это продолжалось почти полгода. Отпустили о. Иосифа лишь по ходатайству родственников и после протестов верующих, но, отпустив, пригрозили, чтобы в Лавре он больше не появлялся, иначе из больницы ему не выйти. Это называлось тогда в официальных отчетах “проведением разъяснительной работы в индивидуальном порядке”, вняв которой насельники покидали Лавру как бы добровольно.

Может быть, Лавра переживала и худшие времена в своей истории, но никогда давление на нее не было столь упорным и циничным, потому что в Конституции существовала знаменитая 124-я статья, гарантировавшая свободу совести, свободу слова, свободу собраний. Однако в Уголовном кодексе была другая статья, обещавшая три года лагерей каждому, кто станет распространять “заведомо ложные измышления” о советском общественном и политическом строе, т. е., скажем, утверждать, что Конституция не исполняется. В советской практике существовала “прописка”, полным хозяином которой была милиция или КГБ, так что любой гражданин, живший у себя дома или в монастыре, но таковой не имеющий или ее лишенный, тотчас становился злостным нарушителем паспортного режима, и в этом качестве к нему могли быть применены меры административного или уголовного воздействия. Вот между этими тремя углами или точками — где-то висящей в безвоздушном пространстве и безжизненной Конституцией (“Конституция написана для коммунистов, а вы все — лишенцы”, — как сказал один милицейский чин выгоняемому монаху), уголовной статьей и пропиской — осуществлялась стратегия гонений в те дни.

“Жаль, не даны нам такие права, — вторили милиции работники КГБ — как в первые годы революции, мы бы с вами и разговаривать не стали. Под линеечку всех бы из пулемета перестреляли”.

Конституция гонению с пулеметом все же мешала. Но издевательствам с пропиской, волокитой, угрозами и Уголовным кодексом — нисколько. Лишали прописки — монахи не уходили. Увозили насильно — как правило, все возвращались. Брали подписки о выезде из Лавры — они не действовали. Тогда заводили административные и уголовные дела и стали давать по году лагерей за нарушение паспортного режима. А жалобы в высшие инстанции могли приравнять к “заведомой клевете” и осудить за это.

Помимо судов, был и другой вид репрессий — медицинское обследование. Особенно любили обследовать психическое здоровье иноков, коль скоро вера в Бога считалась пережитком прошлого, и уж если ею “болеют” молодые, стало быть, с психикой у них не все в порядке. Некоторых из монахов прямо из Лавры отправляли в соседнюю психиатрическую больницу, ту, что находилась за ее стенами, один из них — Голованов — умер от этого “лечения” в возрасте 35 лет.

Издевательства, лишение прописки, медицинские комиссии, побои и, наконец, суды и сроки — все это было лишь половиной дела. Другая часть единого, кем-то, вероятно, заранее разработанного плана по закрытию Лавры, и даже, пожалуй, более обширная и беспощадная, но куда менее известная, касалась рядовых верующих, богомольцев, защитников монастыря.

После того как милиция и КГБ высадили свой “десант” прямо в алтарь Успенского собора, люди, изгнанные милицией с монастырского двора, увидев монахов, которых выволакивали из храма и келий, попытались броситься к ним на защиту. У Святых Ворот стоял наряд милиции, который никого не пропускал, тогда люди, обойдя Лавру, попытались войти в нее со стороны хозяйственного двора. Но и там ворота были заперты, однако можно было видеть грузовики, приготовленные для вывоза братии. Толпа стала стучать в ворота, но тут подкатила пожарная машина, и на людей обрушились потоки грязной воды. Наконец ворота были сломаны, и защитники Лавры ворвались во двор, но смогли увидеть лишь последнего монаха, которого заталкивали в грузовик. Здесь их ждала милиция, многие после этого были избиты так, что их сразу пришлось отправить в больницу.

С богомольцами расправляться было легче уже потому, что у них не было жилья. Строжайше запрещалось проводить ночь в монастыре, исключения, и то лишь с 70-х годов, делались только для богослужений. Даже в 1985 году один старенький иеромонах целыми ночами то служил полуночницу, то читал акафисты в храме преподобных Антония и Феодосия, где повсюду спали люди, так, чтобы на случай прихода милиции всегда можно было сказать, что идет служба. В 60-е годы милиция обыскивала квартиры, где останавливались богомольцы, врывалась в дома. За такими домами была установлена слежка, за приют, оказанный богомольцам, можно было поплатиться и штрафами, и увольнением с работы.

Особая охота шла на девушек, которым за преданность Лавре иногда приходилось платить страшную цену. Марфа Ржевская, приехавшая в Почаев на Вознесение 1964 года, захотела пробыть в нем до Троицы. Весь праздник она провела в храме, а на ночь отправилась к своей знакомой Анастасии Религе, чтобы провести ночь на чердаке, а утром опять идти в храм. Ее выследила бригада милиции и дружинников, придя 12 июня в дом к Анастасии с обыском. Начальник бригады дал распоряжение проучить Марфу так, чтобы больше ей не захотелось возвращаться в Почаев. Ее сбросили с чердака и, припугнув хозяйку, вытащили в сад, где измывались и насиловали целую ночь. К утру полумертвую притащили к дороге, где ее нашли в бессознательном состоянии. Отвезли в больницу, где вскоре она скончалась.

На похороны из города Березники Пермской области приехала мать Марфы, поплакала, пометалась от горя, попробовала найти виновных, но в больнице, по приказу свыше, покойной поставили диагноз “острое легочное заболевание”, а с матери милиция взяла подписку о немедленном выезде из Почаева…

Подобным же образом убили в Почаеве и Лидию Толмачеву, певшую ночные службы в Лавре, а уж простых, “несмертельных” насилий и не перечесть. Изнасиловали даже одну старушку-монахиню, приехавшую из Москвы.

Погром Лавры, происшедший в 1963 году, повторился еще раз в ноябре—декабре 1964 года (т. е. уже после снятия Хрущева) и продолжался, хотя и со слабеющей интенсивностью, до самого тысячелетнего юбилея Крещения Руси.

В 1961 году в Почаевской лавре было 140 монахов, через несколько лет их осталось лишь 35. И все же монастырь выстоял. В эпоху, когда храмы закрывались сотнями, когда душили монастыри, когда не постеснялись превратить в музей даже великую Киево-Печерскую лавру, колыбель древнерусского христианства, Почаев, со всеми потерями, муками, избиениями, бесчестиями, даже убийствами, сумел выдержать многолетнюю осаду, хотя и находился вдалеке от центра, в украинской глубинке, иностранцами посещался мало и, должно быть, мысленно растаскивался и ставился на дележ любителями превращать храмы в зернохранилища, кинотеатры или колонии для малолетних преступников.

Мы не можем оценить силу молитв или заступничества Матери Божией; это входит в тайну Промысла, которую людям не дано знать. Но, говоря о человеческой стороне дела, следует прежде всего помянуть мужество и смиренную стойкость монахов, не уступавших, не принимавших покорно наглости творящегося над ними насилия. Был арестован даже наместник Лавры архимандрит Севастиан и долгое время провел под домашним арестом во Львове. И все же Лавра стояла. “Наши старички говорили: надо держаться, — рассказывал архимандрит Аппелий (Станкевич), имевший три судимости за то, что не хотел уходить из Лавры. — И мы держались. Хотя тогда никто и не думал, что Лавра останется”.

Лавра осталась, защищенная от враждебных сил покровом Матери Божией и верой живущих в ней молитвенников. Хотя, надо сказать, не было уже того сатанинского натиска на Церковь, что пришелся на первую четверть века после Октябрьского переворота. Гонители действовали скорее по инструкции, по бумажке, по телефонному распоряжению, чем по “вдохновению” и личной злобе, хотя всячески и распаляли себя. Если после революции налетчики на Церковь, как правило, хватали через край и делали больше того, что им приказывали, то в 60-е годы делали уже меньше и “без души”.

Конечно, и для монахов не прошло это время даром. Много было душевных потерь и физических мук, немало было и преждевременных смертей, не говоря уже об украденных часах молитвы. Один старый архимандрит, фронтовик с боевыми орденами, прошедший войну от Луцка до Берлина, сказал: “Я прошел всю войну, был под обстрелом много раз, был под бомбами, всякое видел, со смертью встречался, но здесь, я вам скажу точно, здесь было хуже. На сердце хуже было”.

В 1965 году на празднование обретения честных мощей преподобного Иова Лавру посетил митрополит Крутицкий и Коломенский Пимен, будущий патриарх… Он подарил обители список с Владимирской иконы Богоматери, покровительницы Москвы. Этот дар был знаком или вестью о том, что Матерь Божия, явленная в Своих чудотворных иконах и простирающая Свой покров над Церковью, сбережет и Почаевскую лавру, поможет ей выстоять, как помогла три века назад во время “агарянского нашествия”.