Потом пришли большевики и отобрали землю, скот и ценное имущество. Оставили лишь небольшой надел у самой хаты. Семья у нас была большая: у моей матери было много сестер и братьев. Из всего стада нам не оставили даже одной коровы, чтобы поить детей молоком. Моя бабушка рассказывала, что скот с села погнали к днепровской пристани. Там его загнали на пароходы и отправили вниз по реке, видимо в Киев. Скотина была очень напугана – на все село раздавалось громкое мычание и блеяние. Много животных погибло еще по пути к реке.         
       В 1933-34 годах наша семья выжила благодаря бабушкиным золотым и серебряным украшениям, которые она спрятала перед приходом большевиков. Мои родители собрали все семейные ценности и отправились в Киев. Ехали на подводе окольными путями, так как все вокзалы были перекрыты военными и НКВД – крестьянам запрещалось покидать свои умирающие села. 
        Почти все ювелирные украшения родители обменяли на муку и крупу. К счастью, моей матери удалось устроиться уборщицей в какой-то ведомственной столовой. Мать работала в Киеве,  а отец возил к нам в Черкасскую область продукты – в основном крупу и сухари.          
        Но не всем так повезло: многие приезжие нашли здесь смерть. К утру на киевских улицах скапливались трупы погибших за ночь. Умерших от голода было столько, что спешащим на работу приходилось переступать через их тела. Грузовики со специальными командами ездили по улицам и собирали изможденные трупы.         
        Не лучшая жизнь в те годы была и у нас на родине. Бабушка рассказывала, что многие  крестьяне знали – власти собираются уморить их голодом. Дело в том, что специальные команды не только реквизировали все запасы продуктов – они даже заглядывали в печи, доставали казаны с пищей и выливали содержимое в уборные.
      Голодной весной 1934 года младший брат моей мамы решил нарвать цветов акации. Он забрался высоко на ветку, но из-за слабости не удержался и упал. Упал очень неудачно – прямо на паркан (забор) и распорол себе живот. Его организм был ослаблен постоянным недоеданием. К тому же в селе не было врача и мой дядя не выжил.
       В те страшные годы не все родители спасали своих детей. Взрослые еще как-то держались на ногах, а дети уже не вставали от голода. Чтобы спастись, некоторые заколачивали окна и двери хат, оставляли там своих умирающими детей и покидали село. Мать рассказывала, что умерших собирали по всей округе и просто сбрасывали в ямы. Был один сердобольный селянин, который говорил, что покойники лежат не правильно – не по-христиански. Он спускался в братскую могилу, распрямлял скорченные трупы и складывал им руки.         
       Примерно в 1935-36 годах мой отец тоже перебрался в Киев. Он устроился работать на фанерный завод на левом берегу, недалеко от Старых Позняков. 

На немецком военно-географическом плане Киева за апрель 1941 года он обозначен как «Фабрика по производству шпона» (№322). Слева внизу виден Дарницкий ж/д мост, пересекающий остров “Великий”

 

 

          Вскоре завод предоставил нам дом в селе Позняки, недалеко от Днепра. Дом был кирпичный, с крытой железом крышей и стоял на сваях. В сильные весенние паводки вода затапливала улицы, и все передвигались на лодках. Из-за регулярных потопов родители несколько лет не могли ничего посадить в огороде. Рядом с селом находился густой лес и большие озера. Зимой отец сверлил во льду лунки и ловил очень вкусных вьюнов. В 1939 году отца забрали на службу в армию, к счастью где-то не далеко – в Киевский военный округ.                  
        В тоже году, будучи еще пятилетним ребенком, я чуть было не погибла. Помню, что родители ждали гостей – родственников из Черкасс. Мать прямо во дворе у дома готовила обед. Здоровенный чугунок стоял на небольшой плите, которую топили дровами. Будучи очень любопытной, я с успехом перевернула кипящий борщ на себя.         
       Помню, что потеряла сознание от боли. Приехавший врач сообщил, что дело безнадежное – большая площадь ожогов. Не имело смысла везти меня даже в больницу. И тут приехали наши родственники. Когда дед Василь узнал о моей беде, он сел на телегу и помчался обратно в Черкассы. Там у своего знакомого, работающего на бойне, он взял свежую желчь от нескольких коров. Когда дед Василь вернулся, моя кожа уже стала загнивать. Ее мазали желчью несколько недель: от такой мази все тело стало черным. Но, к моему счастью, я выжила: на память осталось лишь несколько шрамов на ногах.         
       Рядом с нашим домом жил священник со своей многодетной семьей. Он часто помогал нам – и делом и советом. Мама рассказывала, что это был хороший, высшей степени воспитанный и добрый человек. Однажды летом 1940 года к нашему дому подъехала машина. Моей маме показали какие-то документы и пригласили вместе с детьми в машину. Нас привезли в НКВД на улицу Короленко (сейчас Владимирская) и оставили в каком-то помещении. Внутри стояли деревяные топчаны, свет шел из зарешеченного окна. В этом КПЗ нас продержали больше суток без еды и воды. Мать периодически вызывали к следователю и требовали подписать бумагу со свидетельскими показаниями. В бумаге утверждалось, что наш сосед священник настраивает односельчан против советской власти. Маме удалось избежать греха лжесвидетельства, ссылаясь на свою безграмотность, на малых детей и на то, что ее муж служит в Советской Армии. На следующий день нас с мамой, изнывающих от голода и жажды отпустили. Воду мы пили прямо с городской колонки, а домой в Позняки шли пешком, так как на обратный путь машину не выделили.         
       Вернулись мы домой к вечеру, мать насыпала нам ужин и побежала к соседям. Она сообщила обо всем священнику и его жене. Соседи тут же начали собирать свои вещи и продукты. Детей, которые были повзрослее – оставили у своих друзей, а совсем малых забрали с собой. Ночью, чтобы избежать лишних глаз, соседи закрыли свой дом и уехали. Утром к их дому подъехала машина с чекистами, но арестовывать было уже некого.         
       Уже с годами, с сединой в висках, я поняла, какая опасность нам  грозила. Мне кажется, с моей матерью просто поленились возиться из-за малых детей. Видимо, в НКВД решили, что они найдут  более покладистых “свидетелей”.         
      Лет через пятнадцать после войны, моя мать сильно заболела и отправилась к одному известному целителю. Жил он в селе, если я не ошибаюсь, где-то в районе Яготина. Какого было ее удивление, что целителем – дедом Бурей, как звали его односельчане, оказался наш бывший сосед-священник. Он очень обрадовался моей матери и объявил всем, что она спасла всю его семью. Принял ее очень хорошо, вылечил и с гостинцами отпустил домой.
     Начало войны я запомнила по грохоту бомбежек. Немцы бомбили фабрики и вокзал Старой Дарницы. Ночью они сбрасывали с самолетов осветительные бомбы на парашютах и становилось светло как днем. Село Позняки находилось вдалеке от городских кварталов, но я со страху пряталась под стол. Мучительное ожидание, казалось, тянулось без конца: «Попадут или нет?». Подбитые дома падали с особым, долгим и глухим звуком: это была какофония бьющихся стекол, трескающихся перегородок и ломающегося кирпича.         
      На следующий день я увидела своего отца – его отпустили из военной части повидаться с родными. Он долго обнимал нас и плакал, потом попрощался с матерью и уехал. Артиллеристом он прошел всю войну, его батарею часто бомбили немецкие штурмовики. Но отец выжил, дошел до Берлина и вернулся в Киев в 1947 году.         
       Немцы вошли в наше село как хозяева – сытые и довольные. Помню, что в их подразделениях было очень много мотоциклов. Было несколько автомобилей и конных подвод. Нас немцы не боялись и не трогали: они поняли, что в селе остались только женщины и дети.         
       Я видела как солдаты несли по песку какие-то длинные и легкие предметы. Позднее я поняла, что это были надувные лодки для временной переправы. Я не знаю, где она точно проходила  – у разрушенного Дарницкого железнодорожного моста или ниже по течению, через остров “Великий”. Мы туда ходить боялись, так как мосты и переправы тщательно охранялись. 

Подобная временная немецкая переправа у разрушенного моста им. Евгении Бош (сейчас мост Метро), сентябрь 1941 года
В центре, рядом с разрушенным Дарницким ж/д мостом видна временная советская переправа. Справа на снимке видна пометка “16h”. В списке объектов написано, что это казармы. Видимо, на днепровском острове “Великий” находились военные казармы. Черточками, скорее всего, показаны места временных переправ, когда река не покрыта льдом. Разведывательные снимки Люфтваффе, 14 января 1944 года, http://www.pobeda-info.ru/Lib/pages/item.aspx?item

    

 

        Нашими постояльцами стали несколько немецких солдат. Первое время мы ютились на кухне, но затем немцы решили поселить в нашем доме офицерский состав. Нас деликатно, но настойчиво выставили из дома. Мы ушли с другими отселенными соседями в бараки, стоящие на краю села. Отселили всех, у кого были хорошие и крепкие дома – ветхие и старые хибары немцев не интересовали.         
        В бараках мы прожили всю зиму. Рядом с селом располагались “кагаты” – временные  открытые колхозные хранилища. Они были заграждены забором и при советской власти хорошо охранялись. Мы забирались в кагаты, чтобы насобирать перемороженных помидоров.         
        В конце 1941 года с нами подружился один немецкий офицер. Высокий был такой, в кожаном плаще, как у Штирлица. Мой пятилетний брат Вова был очень слаб и не мог ходить – сказывалось недоедание. Вечерами у нас в бараке можно было наблюдать удивительную картину: немец носил Вову на руках и плакал. Как выяснилось позднее, в Германии у него остался малолетний сын.         
       Но не все немцы были такими добрыми. Однажды меня чуть-было не застрелил  какой-то заезжий офицер. От рождения я имела темные кучерявые волосы, и немец принял меня за еврейку. Он вытащил пистолет, схватил меня за руку и куда-то потащил. Я стала громко кричать и плакать. Прибежали наши соседи и стали уверять немца, что я украинка. Только после того, как офицер выяснил мою фамилию, он меня отпустил.         
       Одна опасность меня миновала, как вдруг появилась новая. В селе стали гибнуть дети – они подрывались на минах-ловушках. Кто-то разбросал у села, дороги и леса всевозможные игрушки. Они были очень яркие и красивые: это были маленькие животные, машинки, свистульки и т.п. Если ребенок, а то и взрослый, подымал такую вещь – происходил сильный взрыв. Помню у нас в селе жили две сестры, у одной из них был маленький сын. Сына мать очень берегла – на улице всегда держала за руку. Но однажды он вырвался, подбежал к красивой игрушке и подорвался. Мне было страшно подойти поближе, но я видела, как рыдающие от горя сестры собирали останки ребенка. Его разорвало на куски, значит взрыв был большой силы. Видимо, рядом были прикопаны мины, соединенные бечевкой с игрушками.         
      Вскоре о ловушках узнало все село: взрослые и подростки не подходили к ним близко. Но маленькие дети еще продолжали гибнуть. Кто разбрасывал эти игрушки, я не знаю. Немцы, чтобы сократить количество славянских детей, либо агенты НКВД, чтобы вызвать недовольство среди населения оккупационной властью? Не знаю… Многие считали, что скорее всего НКВД, так как немцы при желании могли расправится с нами гораздо проще. Известно, что через лесистый выступ восточнее Позняков, где сейчас расположен Парк Партизанской славы, во время войны партизаны наведывались в Киев для осуществления диверсий.         
       В начале 1942 года советская авиация стала чаще бомбить немецкие позиции. Доставалось и нашему селу: дом моих родителей и также дом священника разбомбили. Мы боялись, что наши бараки могут принять за немецкие казармы. С приходом весны было решено уйти в ближайший лес и вырыть там землянки. Они получились не глубокими, так как все были слабыми от недоедания и не имели нормальных лопат. Зато место было спокойным, здесь не бомбили и немцы не появлялись. Они редко заходили глубоко в лес, видимо боялись партизан.         
       Рядом с нашим лесом протекал Днепр и проходила оживленная дорога. Весной увеличился поток подразделений, перебрасываемых на правый берег. Много немецкой техники скапливалось еще на дальних подступах к переправе. Это были в основном автомобили и грузовики. Тогда немецкое командование приняло решение расчистить расположенное неподалеку минное поле, чтобы хоть как-то рассредоточить свои войска. Для этого немцы собрали со всех окрестных деревень коров и погнали их на поле. Мы слышали как подрывались и громко мычали несчастные животные. Когда стемнело женщины отправились собирать мясо побитой скотины. Чтобы огонь никто не увидел, мы рыли в лесу ямы и жгли в них костры. На углях пекли свежую говядину с перемороженными помидорами.         
       Иногда мы ходили к железной дороге, расположенной севернее за лесом. Вдоль колеи лежало много разбитых вагонов, сгоревшей техники и ящиков из под оружия. Мы находили там искусственные цветы, которыми украшали наши землянки и дешевую бижутерию – всевозможные брошки, сережки и колечки.          
       Поздней осенью 1942 года нам стало холодно в лесу и мы решили вернуться в бараки. К счастью они оказались не заняты. Летом 1943 года, когда Красная армия подступила к Киеву, стало не безопасно даже в нашем лесу. Мы собрали свои пожитки и оправились к железнодорожной станции “Дарница”. К тому времени она уже была освобождена советскими войсками. С большим трудом мы протиснулись в переполненный беженцами пассажирский поезд. 

Большинство объектов железнодорожной станции “Дарница” было разрушено, 1945 год
Здания, пути, стрелки, семафоры – все приходилось восстанавливать, 1945 год

        
         Мать решила отправиться в Черниговскую область, в село Носовка, где жила ее знакомая. По дороге наш состав неоднократно бомбили немецкие штурмовики. Атаковали нас обычно на открытой местности, аво время движения через лес почему-то не трогали. Наверное плохо различали с воздуха, не знаю… Паровоз им так и не удалось разбомбить, но не обошлось и без жертв. Несколько последних вагонов сошло с рельс и загорелось. Через пару часов разбитые вагоны отцепили, исправили серьезные повреждения и мы двинулись дальше.         
        До Носовки мы добрались через несколько дней где и провели несколько месяцев у гостеприимных хозяев. Нас угощали “рулями” – крестьянским блюдом из перетертых ржаных сухарей, подсолнечного масла, воды и соли. Все это смешивалось, и получалось нечто вроде хлебной каши. 
        После освобождения Киева мы вернулись в столицу. На Крещатике жила сестра моего отца – тетя Василиса. Мы вселились в пустующую квартиру в доме №39 по улице Воровского. Дом был двухэтажный, с красивой старинной лепкой. Квартира просторная с высокими потолками, бельэтаж.
        Водопровод в самом начале войны был разрушен бомбежками. Это и помешало немецким пожарным командам быстро потушить горящий Крещатик. На Тургеневской, в низине, стояла единственная работающая колонка. Очередь к ней начиналась за добрый километр. Множество полуголодных и полуодетых детей выстаивали за водой часами, пока их родители добывали где-то еду. Через несколько месяцев водопровод восстановили – началась полуголодная, но зато мирная жизнь.         
        Хлеб из пшенной шелухи выдавали маленькими порциями. У меня с братом была такая забава: мы брали весы и взвешивали у кого больше кусочек. Но хлеб был безвкусный и не утолял постоянное чувство голода. Немного помогала школа: дети, чьи отцы находились на фронте, получали бесплатные горячие завтраки. Но это было не во всех школах и не в полном объеме.         
       Мясо и сало стоило баснословно дорого. Выжить помогал натуральный обмен: мама возила в села на обмен ткань, мыло и спички. Взамен получала немного говядины и свинины, молока и яиц. Поездки были сопряжены с риском: продукты и вещи могли отобрать, а горожанина избить или даже убить. Однажды мама с трудом убежала из одного деревенского двора. Хозяин пошептался с женой и вместо того, чтобы вынести немного муки отправился в сарай за топором.         
       Во время поездок за продуктами мама отсутствовала неделями. Моей младшей сестре Нине не исполнилось и годика. От недоедания она постоянно кричала и плакала. Тогда я заворачивала в тряпочку что-нибудь съестное: крупу, лушпайки, траву, пережеванные сухари. Получался маленький мешочек, так называемая «кукла», которую Нина с увлечением сосала. Чтобы сестра не подавилась, я привязывала мешочек к воротничку ее кофточки. Медленно тянулись темные вечера – грустно и скучно. А мамы все нет… Из старых ящиков и досок я отламывала длинные щепочки – лучину. Таким древним способом мы и освещали помещение.        
       Летом 1944 года я снова увидела немцев, но уже плененных. Они вместе с киевлянами разбирали развалины, восстанавливали дороги, прокладывали водопровод и телефонные линии. Зимой 1944 года многие из них были лишены теплой одежды и сапог. И грустно и смешно было смотреть на немцев, закутанных в какие-то тряпки. Они не были похожи на солдат вражеской армии, а скорее походили на продрогших старушек.  
Записано сыном Галины Ляшенко Вадимом, февраль 2011 года