“Кадет” – от гасконского “капдет”, то есть маленький капитан, или маленький глава. Задумав подготовить военачальников для своей армии, французский король Людовик XIV основал специальные роты, где молодых людей дворянского происхождения обучали всему, что полагалось знать и уметь военному руководителю. Король назвал их кадетами. Идею подхватили Пруссия, Германия, Дания, а затем и Россия.

– Однако в Российской империи к ней подошли творчески, – рассказывает Вячеслав Дзивалтовский. – Это видно из рапорта генерала Любераса фон Потта, директора старейшего из кадетских корпусов – Сухопутного шляхетского, поданного на имя императрицы Анны Иоановны: “А понеже не каждого человека природа к воинскому званию склонила, так же и в государстве нужно политическое и гражданское обучение: того ради иметь при том учителей чужестранных языков, истории, географии, юриспруденции, танцевания, музыки и прочих полезных наук…” Обучение и воспитание в российских кадетских корпусах было поставлено таким образом, что выпускники находили себе применение как в военной, так и в гражданской жизни.

С 1731 года до Первой мировой войны в Российской империи было открыто три десятка кадетских корпусов, и один – в Киеве. Решение принадлежало Николаю I, а деньги на постройку здания собрало дворянство Киевской, Волынской, Подольской, Таврической и Херсонской губерний – 200 тысяч рублей. Поднося этот капитал, дворяне просили Николая I наименовать корпус в честь его родившегося внука. Императору принадлежит и выбор места для учебного заведения – за городом, где шумел Шулявский гай и где любили отдыхать киевляне, в частности, студенты Киево-Могилянской академии. Идея родилась в 1846 году, а 10 декабря 1851 года был объявлен список первых воспитанников корпуса.

Исследователи кадетской темы склонны идеализировать порядки в корпусах. Поэтому говоря о буднях этих учебных заведений, лучше опираться на воспоминания их воспитанников, одним из которых был сын киевского генерал-губернатора Алексей Игнатьев.

Поразило Алешу, прибывшего в корпус на экзамен, что среди кадет было принято подсказывать друг другу! “Каждый вызванный к столу долго рылся в билетах, прежде чем назвать вытянутый номер. Ведь класс настороженно следил за его руками, так как быстрым движением пальцев он указывал номер того билета, который успевал подсмотреть и отложить в условленное место… После этого в классе начиналась невидимая для постороннего глаза работа. Экзаменующийся время от времени оборачивался к нам, и в проходе между партами для него выставлялись последовательно, одна за другой, грифельные доски с частью решения его теоремы или задачи. Если это казалось недостаточным, то по полу катилась к доске записка-шпаргалка, которую вызванный, уронив невзначай мел, подбирал и развертывал с необычайной ловкостью и быстротой. Для меня, новичка, вся эта налаженная годами система подсказывания представлялась опасной игрой, но я быстро усвоил, что это входило в обязанность хорошего товарища”.

Скорее всего, начальство все эти игры видело, потому что первыми всегда вызывали более слабых учеников, которым давались задачи полегче, а под самый конец – самых сильных, как выражались кадеты, в качестве “сладкого блюда”.

В шумном мальчишеском братстве не прощалось только одно – предательство

Хотя на воспитание в корпус принимали дворянских детей, семьи все-таки были разного достатка. Однако мальчишки чувствовали себя на равных. Того же Игнатьева, не проявившего должной ловкости в гимнастическом зале, окрестили “осетром” и после каждого урока заталкивали в угол, чтобы “жать сало из паныча”. Впрочем, делалось это без злобы, как и все в этом шумном мальчишеском братстве, где не прощалось только одно – предательство.

В доносительстве и предательстве однажды был замечен… священник, которого, не стесняясь, называли “поп”, а его “предмет” ни во что не ставили, потому что и сам он к своим обязанностям относился без должного рвения. Например, в церкви исповедовал по шесть-семь человек сразу – для быстроты. Вызывала удивление у кадетов и фигура географа, который появление железной дороги считал… величайшим злом для российских городов!

Зато отличали мальчишки учителя рисования, что преподавал Александр Агин, иллюстратор гоголевских “Мертвых душ”. И еще Игнатьев вспоминал преподавателя русского языка Житецкого. Кадеты его боялись, и слабые ученики то и дело сказывались больными, убегая в лазарет. А бывало, прятались… на печи, прикрываясь географической картой. Сам же Игнатьев говорит о Павле Житецком как о человеке мыслящем и умевшем такими делать своих учеников. Истовый исследователь украинского языка и литературы, он и на уроках русского, бывало, говорил на родном украинском. “Сижу, як мчж могильними пам’ятниками”, – вздыхал педагог, когда никто из учеников не мог ответить на вопрос, и напряженные лица кадетов расплывались в улыбках.

У взаимной терпимости, которую проявили в отношении друг друга воспитатели и воспитанники, были, однако, границы. Кадетам категорически запрещалось курить – за это можно было угодить в карцер. Начальству же не прощалась плохая кормежка. “На все довольствие кадета отпускалось двадцать семь копеек в сутки, – вспоминал Игнатьев. – За эти деньги утром давали кружку чаю с сахаром или молоко… В двенадцать часов – завтрак, в пять часов – обед, состоявший из мясного довольно жидкого супа, второго блюда в виде куска так называемого форшмака, или украинских лазанок с творогом, или сосиски с капустой и домашнего микроскопического пирожного, лишение которого служило обычным наказанием в младших ротах… В восемь часов вечера, после окончания всех занятий, снова чай или молоко с куском булки”. Растущим организмам этого недоставало, потому к рациону кадеты были весьма придирчивы. Однажды старшеклассники даже устроили скандал: “разобрали ружья, вышли после вечерней переклички в белый зал и потребовали к себе для объяснений директора”.

Все это Алексей Игнатьев описал в нашумевшей в свое время книге “50 лет в строю”. Его 50 лет – это штабная (во время русско-японской войны и агентурная (в Дании, Швеции, Норвегии, Франции) работа. С 1917 года он в Красной армии. В конце 40-х годов с ним встретился наш киевский писатель Виктор Некрасов: “Дверь открыл сам граф. Высокий, статный, с идеальной, несмотря на свои семьдесят лет, выправкой, он галантно приветствовал меня, собственноручно раздел (“не сопротивляйтесь, так положено, за лакея и повара в этом доме я”) и пригласил в свой кабинет”.

Насчет повара это он сказал всерьез. Своей жене, бывшей звезде парижских кафешантанов, Алексей Алексеевич не доверял готовить для гостей – угощал блюдами собственного приготовления и страшно ими гордился.

Военная подготовка не помешала сделаться Николаю Дубовскому – художником, а Николаю Бердяеву – философом

Если про Алексея Игнатьева можно было сказать, что он “военная косточка”, то кадет Николай Дубовской проявил склонность к искусству. Поддержанный корпусным учителем рисования, Николай вопреки воле отца отправился в Санкт-Петербург и был зачислен в Академию художеств, а впоследствии стал одним из известнейших пейзажистов России, был избран членом Товарищества передвижных выставок.

Имя же воспитанника киевского кадетского корпуса Алексея Тилло приобрело известность в мире географии: на его счету – составление первых магнитных карт России. А воспитанника корпуса Николая Бердяева называли последним самостоятельным мыслителем России. Перед интеллектуальной мощью Бердяева не устояла ни одна идеология, поэтому его отпустили замахнувшиеся было на философа чекисты, и не тронули эсэсовцы в годы Второй мировой войны, хотя, будучи в оккупированном Париже, он ожидал ареста.

В корпусе Бердяев проучился лишь шесть лет, уйдя затем в университет. Но, значит, были в учебном заведении условия, способствовавшие формированию независимого характера и интеллекта! Именно поэтому на столь разных жизненных путях можно было встретить выпускников Киевского кадетского корпуса после революции. Алексей Игнатьев предпочел остаться на родине, а Николай Бердяев эмигрировал. Среди весьма успешных офицеров русской армии были такие, кто воевал за независимую Украину, а кто – за неделимую Россию, кто примкнул к Петлюре, а кто – к Корнилову.

Осознанный выбор делали те, чьи нравственные ориентиры уже определились. Но к моменту революционного переворота корпус был полон мальчишек. О том, как они переживали события 1917-1918 годов, рассказывает в своем дневнике кадет Иванов. В апреле 1917-го у кадет начались бытовые проблемы: “Нет воды, а дают селедку и кислую капусту”. Май отмечен тем, что мальчишки пытаются вписаться в события: “Тайной баллотировкой избран членом Владимирского комитета…” Октябрь: “Записан в дружину идти в город на помощь юнкерам…”

В октябре 1917-го в Киеве нарастало противостояние большевистски настроенных сил и войск Центральной Рады. Военные пытались удержать власть, и на помощь взрослым устремилась военная молодежь. Штаб – на Банковой в доме Городецкого. Туда и отправился кадет Иванов: “Идем на смертную опасность, чтобы испытать сильное ощущение. По слухам, Вольтер (один из кадет. – Авт.) убит. Ну что будет, то будет. Всем желаю счастья и мира. Я иду проливать кровь. Рассчитываем вернуться в 8 часов утра”… Мальчишество, да и все. Но вот: “Пришла артиллерия польская и поставили орудия на спортивном поле. Украинская артиллерия тянется по Брест-Литовскому шоссе… Печерск занят большевиками вплоть до Крещатика…” В январе 1918-го дело дошло до крови: “Я зашел в класс и… стал там около печки рядом с Ольшевским. Разрывная пуля пробила раму, разорвалась около самой головы Ольшевского и снесла ему часть черепа. Смерть наступила моментально. Мозги и кровь разбрызганы очень на далекое расстояние. Не забуду нескольких вьющихся волосков, что пристали к дальней стенке”. Вот оно, лицо войны – и куда делся романтический туман…

В декабре 1919 года воспитанников корпуса вывезли из Киева. 130 кадет и около 20 воспитателей с семьями отправились в Одессу, а оттуда на пароходе – за границу. Потом судьба разбросала кадет по миру – и где только нет их могил: в Аргентине, США, Канаде, Франции, Австрии, Болгарии, Польше, Эстонии. Но несмотря на то что они были далеко от родины, 10 декабря непременно отмечали как праздник кадетского братства. Теперь, когда практически все они ушли в мир иной, этот день отмечают их потомки.