Если быть хронологически точным, то датой основания Киевской Первой гимназии следует считать 5 ноября 1809 г., когда Александр II учредил ее своим “высочайшим указом”, перепрофилировав существовавшее ранее Главное народное пятиклассное училище. В то время Киев ощущал сильное влияние польской культуры. Способствовало этому то, что венценосный государь лично дружил с весьма влиятельным в Европе князем Черторыйским, не раз открыто заявлявшим, что “край этот — польский”. Причины такого влияния состояли в том, что “колыбель православия” некоторое время находилась под властью польской короны. Значительная часть территории обширного и богатого юго-западного края была распределена преимущественно между польскими шляхтичами и ополяченными русскими магнатами. В то же время многочисленная крестьянская народная масса была по существу украинской.


Всю несостоятельность подобного положения вещей осознавали многие передовые люди. Стремясь восстановить былое значение Киева как духовного центра отечества, они предпринимали решительные шаги. Такими людьми были, в частности, министр внутренних дел граф Кочубей, тогдашние киевские военные губернаторы, знаменитые впоследствии герои Голенищев—Кутузов—Смоленский и граф Милорадович.


Так, Михаил Илларионович отвел для первой в Киеве гимназии лучшее место в городе — Кловское урочище (Липки). Именно там, в Кловском дворце, “грызли гранит науки” ее первые воспитанники.


Граф Милорадович отдал гимназии принадлежавший ранее Лавре просторный каменный дом. Граф Кочубей оградил учебное заведение от попытки польских деятелей обратить его в очаг польской культуры, находя, что “неприлично было бы, чтобы в Киеве, древней столице российской, где был насажден первый корень российского просвещения, где издревле была и поныне существует Российская Академия, от коей получила начало большая часть российских училищ, учение производилось на польском языке, когда и самый язык, свойственный коренным обывателям той страны, не есть язык польский”.


13 октября 1811 года высокой монаршей милостью Киевская Первая гимназия была приравнена к высшим учебным заведениям империи с правом преподавания на русском языке. Именно эту дату и следует считать днем рождения “Alma Mater” многих тысяч наших соотечественников.


В 30-е годы XIX столетия попечителем киевского учебного округа был фон Брадке, герой взятия Парижа (1815 год) и “душитель” польского восстания 1831 года. Первое посещение киевской гимназии произвело на него неизгладимое впечатление. “Я нашел значительное, но совершенно запущенное здание, в котором едва можно было взобраться по прежней парадной лестнице, ведущей во второй этаж, до того она была близка к разрушению. Комнаты никогда не топились, и сохранился похвальный обычай не мести их, даже ради приезда нового начальника. Учителя и воспитанники сидели попросту в бараньих шубах и при входе моем первые сняли их, чтобы показать мне, что они в мундирах. Эти учителя с длинными всклокоченными волосами и многие из старших учеников, небритые, имели довольно дикий вид. В числе долгих бород некоторые еще находились в младшем классе, и я узнал, что многие уже 8 лет в нем оставались и при этом промышляли извозчичьим ремеслом, а также состояли в услужении в лавках и в мастерских и посещали гимназию раза два в месяц, не имея при том другой цели, кроме добродушного удовольствия пощеголять на праздниках в гимназическом мундире. Директору и инспектору, вместе взятым, было 150 лет от роду; первый из них, весьма достойный, но ни по дарованиям своим, ни по здоровью неспособный человек; второй вполне непригодный, хотя еще и бодрый. В числе учителей было несколько даровитых личностей, но все без исключения выполняли свои обязанности, как тяжелое ремесло. Я крепко взмылил голову учителям и предъявил им ясно и подробно мои требования, и при этом приказал топить в классах и приготовить сметы для исправления здания, после чего я возвестил им, что намерен теперь же совершить месячный объезд, а после ревизии и по возвращении подробно осмотрю гимназию и если не найду перемены в способе преподавания, то это может иметь для них весьма пагубные последствия”.


Восемь лет спустя, покидая Киев, уже бывший попечитель с радостью констатировал: “Не осталось и следов былой распущенности в школах, и между учителями преобладала серьезность, с полным отсутствием кичливости. В таком положении дел умножалось доверие, ученики съезжались в Киев со всех концов государства, приходилось заводить двойные классы, учреждать новые училища”.


Подобный подход к делу не заставил ждать положительных результатов. Родители доверяли учреждениям образование своих чад. По достижении 12 лет дети уже не оставались дома, и самые знатные семейства отдавали их в гимназию. Назрела необходимость учреждать государственные пансионы. В одном только Киеве их появилось четыре, где находились триста мальчиков. Но и этого вскоре оказалось мало. Появилась вторая гимназия. Отношение к воспитанникам поначалу было разительным. Так, к “карандашам” (прозвище, полученное гимназистами за цифру “1” на фуражке) никогда не применялись телесные наказания, чего не скажешь о воспитанниках второй гимназии.


Пансионы Первой гимназии находились в роскошных помещениях. Один из них пребывал в доме графа Иллинского в Липках. Там ежедневно натирались паркетные полы. Кровати, заправленные накрахмаленным чистейшим бельем, были днем зачехлены. В здании имелось пять роялей. Хороший обед состоял из пяти блюд, к утреннему и вечернему чаю подавались молоко и белый хлеб. Занятия в гимназии длились с 8 до 11 утра и возобновлялись с 2 до 5 часов пополудни. Двери пансионов закрывались на ключ. Воспитанники могли покидать здание, если за ними приходили лакеи.


Правда, в праздничные дни даже швейцар у парадного входа, облекались в треугольную шляпу и красную перевязь, постукивал с ощущением собственного достоинства золоченой булавой и мог по своему усмотрению “отпускать в краткосрочное увольнение” некоторых “благонадежных” воспитанников.


Ничего удивительного в этом нет. Россия, привыкшая к казарменному способу существования, где все, начиная от государя-батюшки и заканчивая каким-нибудь чиновником четырнадцатого класса, облачались в военные мундиры, оставалась полицейской страной. Тем не менее привычка к порядку, заложенная у гимназистов с детских лет, была несовместима с хаосом.


В 1866 году генерал-губернатор Безак распорядился, чтобы гимназисты-поляки не смели говорить между собой по-польски. В гимназии тогда было много поляков, и подобное стеснение вызвало в среде демократически настроенных “школяров” чувство соболезнования, поскольку учащиеся поляки вели себя вполне корректно. В это же время в гимназию стали принимать евреев, которых прежде в ней не было. Все это делалось с целью “обрусения края”. Честно говоря, цель эта достигнута не была. Предпринимаемые к укреплению державной стабильности меры не приносили желаемого результата. В России назревал бунт, способный перерасти в открытую революцию.


Ограничения по поводу употребления польского языка иногда приобретали дикие формы. Так, по воспоминаниям гимназиста Твардовского, его отцу пришлось внести 200 рублей залога на случай штрафов за польскую речь в стенах гимназии.


24 сентября 1878 года господин директор Киевской Первой гимназии Андрияшев произнес “на акте той гимназии” речь, где в частности, заявил: “Как вор в ночное время, так настоящий пропагандист стремится прокрасться в тайник молодого сердца, и незаметно для учителей, воспитателей и даже родителей похитить самое дорогое сокровище — доброе настроение дитяти; сеет в его сердце плевелы зломыслия и отрицания, а иногда и полного нигилизма, направленного к непризнанию всего святого, к непризнанию всего государственного, общественного и школьного порядка, всего, что возвеличило и что подняло Россию на высокую степень могущества и славы. Всеми мерами лжи и обмана пропаганда силится влить в душу недоучившейся молодежи тот смертоносный яд отрицания, который, подтачивая в самом зародыше умственную жизнь молодежи, обращает самый цвет русской жизни в какой-то жалкий пустоцвет, погибающий бесплодно в бесплодных порываниях к чему-то, чего не могут себе даже смутно представить сами вожаки жалких революционеров…


Недавно свирепствовал тиф, подкосивший немало жертв… Общество врачей старалось тогда публиковать санитарные правила для предупреждения распространения заразы. В последнее время начинают свирепствовать нравственные болезни: болезнь отрицания или нигилизма, болезнь социализма и всяких лжеучений. Наш священный долг указать своевременно средства для недопущения этих нравственных болезней в среду воспитываемых поколений”.


В Симбирске в это время подрастал маленький Володя, легендарный сын инспектора гимназий, который успел тогда отличиться тем, что украл со стола многодетной семьи несколько слив. На замечание родителя, будто бы тот, кто съел сливы с косточкой, непременно умрет, будучи принципиальным и честным мальчиком, Вова ответил, что косточки выбросил в окно.


Преподавали в Киевской Первой гимназии люди неординарные. Достаточно вспомнить историков Берлинского и Костомарова, богослова Экземплярского, художника Мурашко.


За первое столетие своего существования Киевская Первая гимназия взрастила многих выдающихся личностей. Луначарский и Тарле, Ге, Закревский, Бунге, Паустовский, Богомолец, Левандовский, Гербель, Стороженко, Шульгин… К сожалению, и такая черная личность, как убийца Столыпина Богров, закончил здесь в 1905 году полный курс наук.


В 1908 году на страницах газеты “Кiевлянинъ” появился рассказ бывшего гимназиста Ревякина “Волчонок”. Главный герой рассказа — Максим Чайка — подлинное дитя украинской природы, случайно попавшее в среду “панычей” благородного пансиона, в котором оно увяло и захирело, подобно полевому цветку, пересаженному в оранжерею. Повествование начинается описанием послеобеденной прогулки пансионеров в гимназическом саду. “В августе, в часы послеобеденной рекреации мы, воспитанники благородного пансиона при К-ой гимназии, гуляли в саду. Это было самое приятное время для пансионеров. Суровый на вид, но добрейший в мире педель, старый Козел, садился в тени белых акаций, уже покрытых рыжими осенними стручками. Косые лучи солнца тихо грели сутуловатую спину севастопольского ветерана и золотили его лоснящийся, желтый, как спелая дыня, череп. Козел немедленно начинал сладко дремать, все ниже опуская свою дряхлую голову и руки, обремененные большим звонким колоколом, вестником начала и конца гулянья. Герр Борман, воспитатель, сначала около получаса совершал меланхолическую прогулку в тени старых тополей, а затем надевал на свои выпуклые, как луковица, глаза большие серые очки и погружался в чтение огромной немецкой газеты. В такие минуты увлеченный новостями из нежно любимого “фатерлянда”, он ничего не видел и не слышал, а мы, ученики низших классов, в числе восьми могли делать все, что нам было угодно. Старый сад, окруженный массивной чугунной решеткой николаевских времен, имел много уютных и недоступных для воспитательского глаза уголков. (Имеется в виду сад, выходящий в тыл зданию Гимназии на Бибиковском (Шевченко) бульваре, куда переехала она в 1857 году. — Авт.) Под изгородью тянулись густые кусты сирени, жасмина и желтых акаций; между этими кустами были извилистые, проделанные нами ходы, разные заграждения, крепости, шалаши и вигвамы. Там в глубочайшей тайне мы выкапывали погреба и подземные ходы, похожие на небольшие норы лисиц, где хранили военные припасы: луки, копья, сарбаканы и томагавки. В один из теплых вечеров, когда старый Козел с неизменной своей привычкой уже дремал с колоколом в руках, а герр Борман сидел совершенно отделенный от всего внешнего мира огромной газетой, между нами происходила ожесточенная битва: американские ковбои воевали с непримиримыми ковбоями”.


Дорогой современник! Представь себе, что все это происходило в самом центре нашего города, теперь таком шумном! Да и сада уже давным-давно нет. А жаль…


Преподаватели Гимназии были в основном не только прекрасными учителями, но и тонкими психологами. Именно благодаря последнему, хорошие воспоминания о них “карандаши” сохраняли всю свою жизнь. Так, например, учитель латыни (предмет, обязательный к изучению в каждой классической гимназии) был фанатом своего дела. За одно неправильное ударение или пропуск цезуры он ставил нуль, а иногда и половину нуля — этакую дугу — и говорил: “Для вас и нуль много”. В класс педагог приходил со скрипкой, чтобы аккомпанировать скандовке и гекзаметрам.


Учителя Первой Киевской гимназии были передовыми, образованными людьми. Жалование позволяло им не только безбедно жить, но и заниматься наукой, находясь во время вакаций за рубежом. Возвращаясь оттуда, они привозили настоящие коллекции минералов, образцы флоры и фауны.


Для получения надлежащего образования гимназисты часто отправлялись на практические занятия по Киеву, посещали выставки и музеи, ездили в пригороды. Несколько раз гимназисты выезжали в Египет, Палестину, Италию, Грецию… Безусловно, такие поездки способствовали не только научным познаниям. Воспитатели и учащиеся, находясь в течение продолжительного времени в тесном контакте друг с другом, укрепляли взаимоотношения, формировали чувство товарищества, но не панибратства.


Следует отметить, что хотя обучение и было платным, для многих гимназистов, чьи родители были малоимущими, создавались льготы и находились средства. Киевская Первая гимназия была открыта для всех сословий. Лишь крепостные (до 1861 года) не имели права учиться в ней. По духу и букве это заведение было, конечно же, аристократическим. Сегодня, несмотря на высокое звание “лицей”, или “колледж”, или “гимназия”, далеко не каждое заведение подобного рода может гордиться таким замечательным подбором педагогов и воспитанников, которыми гордилась Киевская Первая гимназия.


После октября 1917 года учебное дело перешло в руки экспроприаторов. Расставаясь с “унизительными методами царского периода воспитания и обучения”, большевики навязали педологию, выбросив “на свалку истории” все то, что не подходило новой идеологии. На целые десятилетия прекратили свою деятельность гимназии. Созданные взамен трудовые школы-коммуны мало в чем уступали заведениям, существовавшим в полудикой России до начала XIX века, когда на карте нашего города появилась одна из первых в истории просвещенного отечества гимназия.


В статье использованы материалы
Отдела редкой и ценной книги Национальной Парламентской библиотеки Украины