Это действительно роман о Времени, но о Времени, которому не удается стать историей. О прошлом, которое возвращается, влияет на сегодняшний день, на нашу жизнь, — хотя мы, может, и хотели бы сделать его независимым от обстоятельств, неподвластным собственной воле и желанию. С тем, о чем давно знали художники, уже согласилась и современная физика: с аксиомой о нелинейности времени, которое может застывать, течь вспять, заламываться или закручиваться в удивительные спирали, и в этих круговертях человеку бывает нелегко сохранить равновесие или хотя бы приблизительную ориентацию. Такой роман мог, очевидно, написать только автор, сам переживший даже не рубеж веков, — потому что fin de siecle взрывает, переворачивает все сложившиеся ценности и иерархии, — а еще и рубеж тысячелетий. Замысел произведения, читаем в эпилоге, возник в 1999-м: на табло вскоре должны были измениться все четыре цифры — и специалисты даже опасались сбоя компьютеров при пересечении календарной границы, а многочисленные ясновидцы предлагали великое множество сценариев ожидаемых перемен. Компьютеры с изменением исторических эпох успешно справились — но незнание своего прошлого отзывалось нам в течение этого десятилетия все больнее.
Непонятая, непроговоренная, загнанная в подсознание травма обязательно порождает невроз; и в определенном смысле целая нация обречена на некую невротическую эпидемию (симптомы ее наблюдаем на телеэкране едва ли не повсеместно), пока продолжает смотреть на свое прошлое чужими глазами, пользуясь старыми помутневшими имперскими линзами. Вот почему любая попытка трезво, без идеологического надрыва рассказать, проанализировать историю Украинской повстанческой армии до сих пор вызывает едва ли не истерическую негативную реакцию значительной части общества.
Персонажи Оксаны Забужко — не всегда даже из индивидуального сознательного убеждения, волей каких-то непостижимых обстоятельств — чувствуют себя «подключенными» к чьим-то жизням, должны завершать, воплощать чьи-то неисполнившиеся желания и планы.
Если уж максимально упростить и направить напряженный, разветвленный многими неожиданными линиями, поворотами и загадочными эпизодами сюжет, то «Музей покинутих секретів» — это история журналистского поиска талантливой и амбициозной Дарины Гощинской, которой попадает на глаза фотография упавских воинов, «де серед п’ятьох вояків УПА» «другою справа, простоволосою, з закрученим по моді воєнних літ голлівудським валиком, навислим на чоло, стояла й ледь усміхалася просто до мене молода ясноока жінка — зграбно, ба навіть відзіґорно перетята в короткому стані армійським паском, з тією спокійною, самовладною впевненістю в поставі, котра чомусь наводила на гадку зовсім не військову — радше про виїзд на лови в родовому маєтку». И мгновенно в Дарину «немов уступила тоді чиясь чужа воля», чтобы изменить ее жизненные планы, а в конечном итоге многое прояснить и в ее судьбе, ее естестве. Именно поэтому с известной журналисткой и ее любимым, Адрияном Ватаманюком, начинают происходить мистические вещи: им снятся чьи-то чужие сны (или чужая явь?), супруги вспоминают и анализируют несвое прошлое. (В конце концов, по современной психологии, то и ничего мистического. Наука признала только некоторые откровения мировых религий. Например, Станислав Гроф, один из виднейших представителей трансперсональной психологии, доказывает, что на сеансах так называемой холотропной терапии участники реинкарнировались в своих родителей или даже далеких предков, то есть вспоминали не ими пережитое, и находили причину собственных психических проблем.)
Из этих снов Адриян и Дарина выносят только отдельные моменты, зрительные детали, разрозненные голоса, слова, фразы и, самое главное, — ощущения. Сон оставляет после себя то ли страх, то ли тревогу, то ли просветленность, то ли умиротворение и желанное чувство согласия с собой. Дарина Гощинская (как, кстати, и ее тезка Люба Гощинская из «Блакитної троянди» Леси Украинки — один из многочисленных интертекстуальных намеков, подсказок и знаков. Их Оксана Забужко оставляет для неизвестных ценителей, которые захотят найти в романе более глубокие смыслы и отзвуки) профессионально разбирается в психологии и пробует дать «реалистичное» объяснение: «Все, що з нами було, вже було з кимось раніше».
В версии Адрияна, как-никак технаря-физика, «все, що відбувається з нами, вже відбувалося з кимось раніше. Тоді це величина, яку в принципі можна заміряти, — теоретично, можна всі спогади, що є на світі, закатати в який-небудь десяток хард-драйвів, уявляєш! І це було б єдине притомне пояснення всім дежавю, ні? Коли нам у пам’ять просто залітає шматок чужого спогаду, як ото мушка в око, які-небудь пару сот кілобайт».
Так или не так, но в какой-то момент — очевидно, это и есть момент взрослости, зрелости — мы (может, даже не без боли, не без возмущения, ведь вот ограничивают право распорядиться своим собственным существованием!) понимаем, что наша жизнь — вот сейчас, здесь и в данное время — определяется не только нашими решениями и свободой, но и выбором, сделанным когда-то родителями или родственниками, определяется памятью, историей, духовным наследием.
Герои «Музею покинутих секретів» часто всматриваются в старые «чорно-білі, вицвілі до кольору сепії, карамельно-коричневі» фотографии: «перебирати знімки, то все’дно що мовчки вітатися до кожного очима, — байдуже, що всі вони мертві…».
Сочувственно-личностно, как-то по-женски, по-сестрински сочувственно рассказанную Оксаной Забужко историю любви, измены и смерти Олены-Гельцы Довганивны и Адрияна Ортинского (это в память о нем бабка назвала своего внука родившегося аж через четверть века после войны) хотелось бы, может, читать, оценивать, переживать безотносительно к идеям, которые они исповедовали, и военной форме, которую они носили: вечный сюжет о трагизме высокой любви, о беззащитности перед установившимся в мире злом.
Эту захватывающую, психологически достоверную прозу если и можно назвать исторической, то только в том смысле, что автор безупречно знает выбранную для изображения эпоху.
Речь идет о деталях — пейзажных, предметных, бытовых и прочих, — которые просто нельзя придумать, потому что именно на деталях и проверяется «настоящесть» произведения, его достоверность и привлекательность для читателя.
Сюжет «Музею покинутих секретів» основан на документах, архивных поисках, немногочисленных, к сожалению, мемуарах, и, самое главное, — на устных историях, собранных писательницей воспоминаниях участников событий.
Читателей захватит интересный, иногда едва ли не детективный по напряжению сюжет. Хотя надежды на то, что в финале все точки над «і» будут расставлены, все нити связаны, а тайны и секреты разгаданы и растолкованы, — такие простые ожидания, очевидно, не сбудутся.
Заброшенные, утерянные где-то во времени секреты не удается постичь никому. Имена родных отдаются живым эхом только до тех пор, пока есть кому — детям, внукам или правнукам — о них вспомнить. Документы, фотографии и архивы не горят, когда кто-то их тщательно и трепетно бережет.
Мы, кстати, наивно поверили классику, что рукописи не горят, а между тем вся история украинской литературы ХХ века безжалостно убеждает в противоположном — такова национальная специфика отечественного писательства.
И одна из причин, почему не удается доподлинно узнать, что же все-таки произошло в лесном бункере 6 ноября 1947 года, — уничтоженные архивы, тщательно зачищенные следы преступлений.
И на трассе, которая проходит через заброшенное кладбище, автомобили разбиваются с непостижимой регулярностью. Все забытое исчезает, тлеет где-то на глубине —«такий величезний музей покинутих «секретів». А люди по ньому ходять — і навіть не здогадуються, що він там, у них під ногами».
Речь идет все же о романе ХХІ века; красиво уложенную складками тогу проповедника окончательных истин, всезнающего автора — демиурга, как это было в классических эпохах и сагах предмодернистской поры, — Оксана Забужко и не пробовала примерять. Дотошная журналистка смогла очень многое узнать о Гельце Довганивне, но все же биография осталась фрагментарной. И эти лакуны уже никогда, очевидно, не удастся заполнить.
Наконец, попытки восстановить, отреставрировать настоящее прошлое всегда иллюзорно. Даже физики признают: инструмент влияет на объект наблюдения, — так чего уж требовать непредвзятости и объективности от исследователя социальных процессов. Но что доподлинно удалось Дарине Гощинской (и не только из-за ее профессиональной цепкости, умения растолковывать запутанные истории, а скорее из-за эмоционального, все же художественного, писательского настроя на волну своей героини) — так это почувствовать и донести дух времени, вынудить сопереживать хрупкой светлоглазой женщине, ошибившейся в своем выборе, отдавшей преимущество сильному мужчине перед, как казалось, более слабым, хотя безоглядно верным. Ее трагическая ошибка повлекла целую цепь страшных, катастрофических событий. И выделить любовную историю из круговерти широких контекстов — речь ведь идет о войне, о балансировании на грани смертельной опасности, об угрозе для существования целого народа — не удается, как бы этого иногда ни хотелось, никому.
Очень важны в «Музеї покинутих секретів» размышления о вписываемости каждой человеческой жизни в цепь событий, которые развивались и развиваются вне нашей воли и влияния. Для тех, кто исповедует культ силы, для гордых хозяев жизни, реформаторов — сверхчеловеков, желающих исправлять описки Господа Бога и перекраивать мир по собственноручно начерченным планам, — осознание такой зависимости может даже показаться унизительным.
Но ХХ век на мельчайшие осколки разбил образ человека, который «звучит гордо» и самовольно забирает себе право ставить грандиозные эксперименты ради того, чтобы осчастливить неразумную паству…
Украинская литература двадцатых годов, осмысливая горький и протрезвленно-трагический опыт нескольких больших революций подряд, оставила нам целый ряд неизбывных сюжетов о крахе вождей, пророков и реформаторов. В этом смысле размышления Дарины Гощинской прямо ассоциируются с опытом, скажем, романтиков Николая Хвилевого или прозрениями главной героини Кулишевой «Патетичної сонати»; только в начале ХХІ века иллюзий осталось меньше, а, очевидно, усилилось ощущение причастности к какому-то более крупному, чем все твои остальные жизненные проекты и свершения высшего замысла. Героиня Оксаны Забужко воспринимает эту зависимость не как умаление или ограничение, а скорее как состояние защищенности, как шанс на то, что человек никогда не останется фатально, непереносимо одиноким и покинутым. Ошеломляющее открытие универсальной взаимосвязанности передается образом колеса обозрения, наверху которого в детстве всегда кружилась голова. В какой-то момент Дарина ощущает, «що такими ниточками пересновано ВСЕ довкола, — що й крізь неї, Дарину Гощинську, сотні їх, невидимих оку, струмить щохвилини в чиїсь життя, але розгледіти і втримати в собі той візерунок, який вони складають, — той ґрандіозний і запаморочливий, що од самого наближення до нього поймає млістю, — неможливо». И «хтось мусить це все бачити — в цілості, з горішньої точки. Як на оглядовому колесі в парку. Тільки не тепер, не в цю хвилину, а взагалі…»
На собственном примере, на примере друзей, уже успевших прочитать роман, знаю, что сюжет сразу же, вне нашей воли, «подключает» к себе семейные воспоминания. Наши родители или дедушки, которые в сороковые могли воевать под разными флагами, что-то нам все же рассказывали. В наших семейных альбомах уцелели фотографии, из которых можно о чем-то узнать или догадаться. И отрывки личных воспоминаний складываются в какую-то целостность именно в силовом поле «Музею покинутих секретів», какой-то бабушкин рассказ оказывается непосредственно причастным к великой истории. А уже упомянутая выше истерическая реакция части украинского общества на попытки реабилитации УПА — она, как мне кажется, от страха. Подсознательного страха найти в семейной истории нечто такое, чего будем стесняться, о чем не хотим знать. Желание закрыть глаза, отвернуться, забыть — позиция бессмысленная и безвыходная. Понять, проанализировать, чем-то гордиться, а за что-то уметь простить — только так можно получить полноценную национальную историю.
Забужко - очень хороший публицист. Единственная женщина-публицист!
Обязательно прочту ее новую книгу.