Из всех российских воинских частей и военно-учебных заведений только Киевское великого князя Константина Константиновича военное училище не прекращало ни на один день своего служения родине до тех пор, пока существовала Белая гвардия. Улицы родного для училища Киева, равнины Кубани, Перекопский перешеек Крыма и снова кубанские степи были обильно политы кровью константиновцев. “В октябре 1917 года, в Киеве, в дни начала борьбы с большевиками, прервавшей деятельность училища как военно-учебного заведения, победа склонилась на сторону так называемых “украинцев” — сторонников отделения Малороссии от России, и наше училище ушло из Киева туда, где горел еще огонь Русской Государственности, в казачьи земли, на Дон”, — писал в труде, посвященном 100-летию училища его выпускник Перепеловский. В то время он находился в эмиграции во Франции. Об этом же красноречиво сообщал Сергей Вейгман, чей отец был константиновцем. “Очень драматично сложилась судьба Константиновского училища в 1917 году. Дело в том, что ни одно военное учебное заведение России не поддержало Октябрьский переворот: ведь эти юноши присягали “контрреволюционной” России. Большевиков же юнкера откровенно ненавидели. Не случайно именно воспитанники военных училищ одними из первых выступили на защиту “старой России”. 29 октября 1917 года киевские большевики, по примеру своих петроградских однопартийцев, также попытались “установить диктатуру пролетариата”. Именно юнкера-константиновцы вместе с учащимися Киевского Алексеевского инженерного военного училища, 1-й школы прапорщиков и студенческими дружинами в течение трех дней сражались с превосходящими “силами революции”. 29 октября юнкера сумели отбить яростные атаки солдат, рвавшихся к складам оружия, расположенным на Печерске, но, к сожалению, их контратака, направленная прежде всего на завод “Арсенал”, захлебнулась. А 30 октября расположенная в Дарнице артиллерия открыла ураганный огонь по зданию Константиновского училища (теперь там находится Военный институт связи). Юнкера были вынуждены отойти. Примечательно, что герой булгаковской Белой гвардии Николка Турбин был воспитанником этого прославленного училища. Трагические страницы бегства оставшихся в живых юнкеров в аллегорической форме описал Михаил Афанасьевич на страницах “киевского романа” и “киевской пьесы”.

После того как бои в Киеве закончились, власть в городе перешла к Центральной Раде, чьи войска не участвовали в уличных сражениях. С ее разрешения большинство уцелевших константиновцев выехало на Дон, в зарождающуюся Добровольческую армию. “Но не было еще Добровольческой армии, еще не выяснилась окончательная позиция Дона, и училище прошло дальше, на Кубань, — говорит Перепеловский. — Составляя затем ядро пехотных частей Кубанской армии, юнкера и офицеры училища дрались с большевиками в предгорьях Кавказа до соединения с Добровольческой армией великих русских патриотов Алексеева, Корнилова и Деникина. В рядах Добровольческой армии они продолжали борьбу по освобождению Кубани до тех пор, пока не стало возможным возобновление нормальной военно-учебной деятельности училища.

Екатеринодар сменился Феодосией. Кровью константиновцев, в тяжкий для Вооруженных сил Юга России момент был удержан Крым, и генерал Врангель получил возможность с честью закончить трехлетнюю нашу борьбу.

Но не увенчалась полным успехом борьба, и училище покинуло родную землю в сознании честно и жертвенно исполненного долга, унося незапятнанными свои национальные идеалы и свои верные России боевые штыки. Феодосию сменил Галлиполи… Наконец, затерянная в горах Болгарии Горная Джумая стала последней стоянкой училища, где в 1923 году состоялся его последний, 69-й выпуск.

62 убитых офицера и юнкера, 166 раненых за один только 1920 год (боевые потери 1917 и 18-го годов точно неизвестны), три сотни подготовленных по программе мирного времени офицеров, — таковы итоги боевой и учебной деятельности училища за время с ноября 1917 года”.

А начиналось все довольно прозаично. Это военное учебное заведение было основано императором Александром Освободителем и вначале именовалось Киевским пехотным юнкерским училищем, причем слыло на первых порах “второразрядным”. Но первые его выпускники-офицеры получили боевое крещение в сражениях русско-турецкой войны 1877—1878 годов, проявив героизм и мужество. Училище стало гордостью империи. С 1888 года оно в силу обстоятельств (страна много воевала) расширилось. При начальнике училища — полковнике генерального штаба Дюбюке, между 1888 и 1901 годами, батальон училища, состоявший из двух рот, стал четырехротным. Вот что рассказывал сын константиновца Сергей Вейгман: “С первого до последнего дня пребывания в училище юнкеров воспитывали в духе рыцарских традиций. Учеба начиналась с принятия присяги, которое, как правило, проходило в начале октября. После церковной службы на плацу выстраивались все юнкера: на правом фланге — старший курс, на левом — первокурсники. Перед строем — аналой с Евангелием и Крестом. Неподалеку располагался оркестр, исполнявший перед присягой традиционный марш “Под двуглавым орлом”. Затем по команде юнкера снимали шапки и вслед за священником повторяли слова военной присяги, текст которой оставался в стране неизменным еще с петровских времен: “Обязуюсь и клянусь Всемогущим Богом перед святым его Евангелием защищать Веру, Царя и Отечество до последней капли крови”… Далее следовал церемониальный марш, после которого молодых людей ждал праздничный обед, вечером — бал, а на следующий день — первый отпуск в город. Первое увольнение было очень важным событием в жизни юнкеров, — ведь по тому, как они были одеты, судили обо всем училище. Поэтому к первому отпуску начальство относилось с огромным вниманием: сначала в том, что у отпускника все в порядке, убеждался портупей-юнкер, затем фельдфебель, курсовой наставник и, наконец, офицер — дежурный по училищу. Более того, по свидетельству историка Воробьевой, многие офицеры отправлялись вслед за “вольноотпущенниками” в экипажах, чтобы наблюдать за поведением своих питомцев.

Отдельно стоит рассказать об образовании, получаемом юнкерами-пехотинцами, большинство из которых к моменту поступления в училище окончили реальное училище или гимназию. Помимо тактики, артиллерии, законоведения, воинских уставов, военной географии и гигиены, им преподавали русский и иностранные языки (каждый воспитанник должен был хорошо изъясняться на одном из иностранных языков, а на другом — свободно читать и переводить), а также русскую литературу. Помимо этого, особое внимание уделялось Закону Божьему. Более того, в день производства в первый офицерский чин начальник военного училища дарил каждому юнкеру маленькую серебряную иконку Казанской Божьей Матери, которая издавна считалась покровительницей русских воинов. О том, каким было Киевское пехотное юнкерское училище в те далекие времена, рассказал и такой авторитетный свидетель, как генерал Антон Иванович Деникин, пожалуй, самый знаменитый воспитанник училища, поступивший туда в 1890-м и окончивший его спустя два года. В его замечательном автобиографическом произведении “Путь русского офицера” константиновцам посвящена отдельная глава. “Училище наше помещалось в старинном крепостном здании со сводчатыми стенами-нишами, с окнами, обращенными на улицу, и с пушечными амбразурами, глядевшими в поле, к реке Днепр, — вспоминал боевой генерал, бывший глава Вооруженных сил Юга России. (Массивный старинный корпус сохранился и по сей день. Его адрес — улица Московская, 45. — Авт.). — Для всех без исключения воспитанников существовала жизнь, замкнутая в четырех стенах, за которыми был запретный мир, доступный только в отпускные дни. Строгое и точное, по часам и минутам, расписание повседневного обихода. Для людей с воли — гимназистов, студентов — было ново и непривычно это полусвободное существование. Некоторые юнкера поначалу приходили в уныние и, тоскливо слоняясь по неуютным казематам, раскаивались в выборе карьеры. Я лично, приобщившийся с детства к военному быту, не так уж тяготился юнкерским режимом. Но и я вместе с другими в тихие ночи благоуханной южной весны не раз, бывало, просиживал по целым часам в открытых амбразурах в томительном созерцании поля, ночи и волн… Бывали и такие “непоседы”, что, рискуя непременным изгнанием из училища, спускались на жгутах из простынь через амбразуру вниз, на пустырь. И уходили в поле, на берег Днепра. Бродили там часами и перед рассветом условленным свистом вызывали соумышленников, подымавших их наверх. А на случай обхода дежурного офицера, на кровати самовольно отлучившегося покоилось отлично сделанное чучело. По тем же причинам отпускные дни (нормально — раз в неделю) были весьма ценными для нас, а лишение отпуска (за дурное поведение или неудовлетворительный балл) — самым чувствительным наказанием. Поэтому лишенные отпуска или нуждающиеся в нем в неурочный день уходили иногда в город самовольно — тайком. Возвращались обыкновенно через классные комнаты, расположенные в нижнем этаже. Случился раз грех и со мной. Вернувшись из самовольной отлучки, стучу осторожно в окно своего отделения. Приятели услышали. Один становится на пост у стеклянных дверей, другой открывает окно, в которое бросаю штык, фуражку и шинель: потом прыгаю в окно и тотчас же углубляюсь в книгу. Потом уже общими усилиями проносятся в роту компрометирующие “выходные” предметы. Труднее всего с шинелью… Одеваю ее внакидку и с опаской иду в роту. Навстречу, на несчастье, дежурный офицер.

— Вы почему в шинели?

— Что-то знобит, господин капитан.

У капитана во взгляде сомнение. Быть может, и самого когда-то “знобило”…

— Вы бы в лазарет пошли…

— Как-нибудь перемогусь, господин капитан.

Пронесло. От исключения из училища спасен.

Возвращались юнкера из легального отпуска к вечерней перекличке. Опоздать хоть на минуту — Боже сохрани. Пьянства как сколько-нибудь широкого явления в училище не было. Но бывало, что некоторые юнкера возвращались из города под хмельком, и это обстоятельство вызывало большие осложнения: за пьяное состояние грозило отчисление из училища, за “винный дух” — арест и “третий разряд по поведению”, который сильно ограничивал юнкерские права, в особенности при выпуске. Если юнкер не мог, не запинаясь, отрапортовать дежурному офицеру, то приходилось принимать героические меры, сопряженные с большим риском. Вместо выпившего рапортовал кто-либо из его друзей, конечно, если дежурный офицер не знал его в лицо. Не всегда такая подмена удавалась. Однажды подставной юнкер К. рапортовал капитану Левуцкому:

— Господин капитан, юнкер Р. явился…

Но под пристальным взглядом Левуцкого голос его дрогнул, и глаза забегали. Левуцкий понял:

— Приведите ко мне юнкера Р., когда проспится. Когда утром оба юнкера в волнении и страхе предстали перед Левуцким, капитан обратился к Р.:

— Ну-с, батенька, видно, вы не совсем плохой человек, если из-за вас юнкер К. рискнул своей судьбой накануне выпуска, губить вас не хочу. Ступайте!

И не доложил по начальству. Юнкерская психология воспринимала кары за пьянство как нечто суровое и неизбежное. Но преступности “винного духа” не признавала, тем более что были мы в возрасте 18—23 лет, а на юнкерском курсе и под 30; и что в армии в то время производилась по военным праздникам выдача казенной “чарки водки”, да и училищное начальство вовсе не состояло из пуритан… Вообще воинская дисциплина в смысле исполнения прямого приказа и чинопочитания стояла на большой высоте. Но наши юнкерские традиции вносили в нее своеобразные “поправки”. Так, обман вообще и, в частности, наносящий кому-либо вред, считался нечестным. Но обманывать учителя на репетиции или экзамене разрешалось. Самовольная отлучка или рукопашный бой с “вольными”, с употреблением в дело штыков, где-нибудь в подозрительных предместьях Киева, когда надо было выручать товарищей или “поддержать юнкерскую честь”, вообще действия, где проявлены были удаль и отсутствие страха ответственности, встречали полное одобрение в юнкерской среде. И наряду с этим кара за них, вызывая сожаление, почиталась все же правильной… Особенно крепко держалась традиция товарищества, главным образом в одном ее проявлении — “не выдавать”. Когда один из моих товарищей побил сильно доносчика и был за это переведен в “третий разряд”, не только товарищи, но и некоторые начальники старались выручить его из беды, а побитого преследовали. Ввиду того, что по содержанию нас приравняли к юнкерскому курсу, жили мы почти на солдатском положении. Ели чрезвычайно скромно, так как наш суточный паек (около 25 копеек) был только на 10 копеек выше солдатского; казенное обмундирование и белье получали также солдатское, в то время плохого качества. Большинство юнкеров получали из дому небольшую сумму денег (мне присылала мать 5 рублей в месяц). Но были юнкера бездомные или из очень бедных семей, которые довольствовались одним казенным жалованьем, составлявшим тогда в месяц 22 (рядовой) или 33 копейки (ефрейтор). Не на что было им купить табаку, зубную щетку или почтовые марки. Но переносили они свое положение стоически. Так или иначе, мы кончали училище с достаточными специальными знаниями для предстоящей службы. Но ни училищная программа, ни преподаватели, ни начальство не задавалось целью расширить кругозор воспитанников, ответить на их духовные запросы. Военная школа уберегла своих питомцев от духовной немочи и от незрелого политиканства. Но сама не помогла им разобраться в сонме вопросов, всколыхнувших русскую жизнь. Этот недочет должно было восполнить самообразование. Многие восполнили, но большинство не удосужилось.

В нашем училище начальники приказывали, следили за выполнением приказа и карали за его нарушение. И только. Вне служебных часов у нас не было общения с училищными офицерами. Но, тем не менее, вся окружающая атмосфера, пропитанная бессловесным напоминанием о долге, строго установленный распорядок жизни, постоянный труд, дисциплина, традиции юнкерские — не только ведь школьнические, но и разумно-воспитательные — все это в известной степени искупало недочеты школы и создавало военный уклад и военную психологию, сохраняя живучесть и стойкость не только в мире, но и на войне, в дни великих потрясений, великих искушений. Военный уклад перемалывал все те разнородные социальные, имущественные, духовные элементы, которые проходили через военную школу”.

Печально, но история любого мало-мальски известного и уважаемого учебного заведения страны неизменно обрывается вместе с октябрьским переворотом. Вслед за этим намечается нигилизм. “Забывается” все старорежимное, рождается новая биография. Вот и в случае с константиновцами советская власть не стала оригинальничать. 1 марта 1919 года Реввоенсовет Республики постановил организовать Инженерные курсы по подготовке командного состава РККА. Помещения выделили на Арбате, в некогда фешенебельной гостинице “Прага”. Вся учебная база при этом вывозилась из Киева, точнее, с улицы Московской, 45. Поэтому можно считать, что эти самые курсы явились вторым рождением нашего военного заведения. Правда, именно эта дата считается днем рождения того заведения, которое и поныне занимает бывшие корпуса константиновцев. Курсы оказались скорострельными. Шла гражданская война. 1 декабря прямо на фронт отправились первые “красные” выпускники. 23 апреля следующего года, уже в советский Киев с целью передислокации отбыли из Москвы преподаватели и курсанты.

Страсть к переименованиям продолжалась. Вселившись в здания бывшего Константиновского военного училища, слушатели уже получали знания на Вторых Киевских военно-инженерных курсах, которые вскоре стали Третьей Киевской военно-инженерной школой. В 1922 году ей присвоили имя советского начальника военных учебных заведений — Петровского. В апреле 1924 года почетное имя, в связи с неблагонадежностью “имядателя”, ликвидируют. Тогда же Владимир Ленин избирается почетным курсантом школы. В конце того же года она становится Киевской военной школой связи имени Михаила Калинина, причем указ об этом подписал лично Председатель ЦИК — Калинин. Трудно умереть от скромности. Прежде чем стать военным училищем связи (1937 год), школа стала “Ударной”. Нужно отметить, что и советские офицеры — выпускники этого заведения геройски исполняли свою священную обязанность. Институт, эвакуированный в Красноярск, проводил ускоренные выпуски подготовки необходимых фронту специалистов. Уже в 1944 году он вернулся домой. В 100-летнюю годовщину Константиновского училища, думается, вне всякой связи с памятной юбилейной датой, Институт связи стал высшим военно-учебным заведением. В первую годовщину путча, 19 августа 1992 года (о, магия дат!), вместо Киевского Высшего военного инженерного дважды Краснознаменного училища связи имени Калинина и Киевского Высшего инженерного радиотехнического училища ПВО имени маршала авиации Покрышкина был создан Киевский военный институт управления и связи. Пока других имен ему не присваивают. Наверное, идет поиск благонадежных кандидатур.