Пролог
С первого по тринадцатое
Нашего января,
Сами собой набираются
Старые номера.
Сняли иллюминацию,
Но не зажгли свечей,
С первого по тринадцатое
Жены не ждут мужей.

С первого по тринадцатое —
Пропасть между времен.
Вытру рюмашки насухо,
Выключу телефон.
Дома, как в парикмахерской,
Много сухой иглы,
Простыни перетряхиваются,
Не подмести полы.

Только в России празднуют
Эти двенадцать дней,
Как интервал в ненастьях
Через двенадцать лет.
Вьюгою патриаршею
Позамело капот,
В новом несостоявшееся
Старое настает.
Андрей Вознесенский

Отходя 1 февраля 1918 года ко сну, миллионы «осчастливленных» жителей Советской России и не догадывались, что проснутся не 2 февраля, а сразу 14-го! Такая вот краткосрочная летаргия случилась. Эта, в общем-то, объективная календарная поправка, выполненная методом шоковой терапии, оставила глубокий след в жизни нескольких поколений. Возможно, следует напомнить уважаемым читателям предысторию сего действа.

Итак, еще в 1582 году Католическая церковь провела реформу календаря, автором которой стал итальянский врач, математик и астроном Алогий Лилио. Однако лавры достались другому человеку: введенный календарь назвали Григорианским по имени папы Римского Григория XIII, в годы правления которого и осуществили реформу. Так как продолжительность астрономического года превышает привычные для нас 365 суток на 5 часов 48 минут и 46 секунд, за четыре года накапливается расхождение календаря с астрономическим временем на 23 часа 15 минут 4 секунды, то есть набегают без малого «лишние» сутки. Согласно реформе, раз в четыре года в каждом високосном году добавляется «лишний» день — 29 февраля. Таким образом расхождение погашается, правда, с избытком в 44 минуты и 56 секунд. Благодаря введению дополнительных 24 часов (раз в четыре года в прибавочный день 29 февраля), избыток разложили на четыре года, что позволило неточность Юлианского календаря с 11 минут и 14 секунд в год снизить Григорианской поправкой всего до 26 секунд в год. В результате расхождение в одни сутки накапливается не за 128 лет, а за 3323 года. Православная церковь не захотела принять поправку и продолжала жить по Юлианскому летоисчислению. Однако в царской России, где Церковь была неотделима от государства, а абсолютное большинство граждан веровали в Бога, это никого не смущало.

После печальных и трагических событий 1917 года одним из первых декретов советской власти, который, по сути, стал смертным приговором отечественному Православию, был совнаркомовский «Декрет об отделении Церкви от государства и школы от Церкви». Тогда же председатель Совнаркома Владимир Ульянов (Ленин) и подписал документ о переходе страны на новый календарь. Если светская сторона общества, да и само государство от этого только выиграли, очень консервативная Церковь продолжала жить по Юлианскому календарю, временами создавая существенную путаницу.

Исследователь киевской старины Анатолий Макаров отмечает: «После революции и установления нового календаря со святками начали происходить непонятные вещи. Горожане упорно праздновали зиму по старинке. Новый год по новому стилю отмечали только в учреждениях. Елки ставили в домах на «настоящее Рождество», когда по новому стилю было уже 7 января, и они стояли как бы в укор советской власти до 13 января, получившего нелепое название «Старый Новый год».

Люди просто соблюдали дедовские традиции, не имея при этом в виду никакой политики, но внешне это выглядело как демонстрация протеста против революционных порядков. И так повторялось из года в год целое десятилетие, пока в 1928 году елку вообще не запретили как «явление буржуазное», а потому «контрреволюционное» и «антисоветское». И понадобилось еще почти десятилетие, чтобы елку «реабилитировали».

С соответствующей инициативой выступил в 1936 году первый секретарь ЦК КП (б) Украины Павел Постышев. 28 декабря того же года в «Правде» появилась статья о желательности возвращения елки и возобновления народных новогодних традиций. Правда, на этот раз власти добились своего: горожане стали ставить елку в домах уже «по-советски» — в ночь на 1 января по новому стилю, а о том, что она называлась когда-то «рождественской», вспоминали немногие. И тем не менее разбиралась елка все равно после 14 января, когда наступал пресловутый Старый Новый год.

Поскольку 14 января 1919 года по новому стилю соответствовало 1 января по старому, в этот день продолжали традиционно отмечать Святого Василия. С тех пор на этот же день выпадает и Старый Новый год.

Накануне Васильева дня на Руси отмечали Васильев вечер. В этот щедрый на угощения вечер было принято готовить праздничную еду, принимать гостей и гадать. Считалось, что святочные гадания в ночь с 13-го на 14 января всегда сбываются. Девушки гадали на суженого. Основным праздничным блюдом на Васильев день был поросенок, которого зажаривали целиком, так же готовили зайца и петуха. Наши предки верили, что жаркое из поросенка обеспечивает благополучие на грядущий год, мясо зайца ели, чтобы быть проворными, как заяц, а петуха — чтобы быть легкими, как птица. Конечно, грустно констатировать такое в наступающий Год Кабана. Однако факты — вещь упрямая.

В патриархальных киевских семьях, особенно проживавших на городских окраинах, праздник Святого Василия и долгожданная встреча «настоящего» Нового года удивительным образом уживались друг с другом. Старые традиции тесно переплетались с новыми. Под елкой, увенчанной пятиконечной звездой и украшенной наряду с дореволюционными игрушками (ангелочками, снежинками) новейшими — шахтерами, летчиками, танкистами, буденовцами, усаживалось праздновать наступление Старого нового года все семейство. На праздник приглашались и близкие друзья.

Киевлянки, даже отягощенные изучением марксизма-ленинизма, свято помнили заветы своих бабушек и дедушек. Так, хорошие хозяйки накануне и в день Святого Василия не выносили мусор из дома, чтобы «не вынести с ним и свою судьбу». Утром следующего дня его все же выносили и ссыпали в одну кучу в саду. Там его поджигали, он горел, и огонь этот обладал чудодейственной силой — им окуривали садовые деревья, «чтобы лучше плодоносили». Этнограф Олекса Воропай сообщал, что в некоторых местностях Украины, когда огонь разгорится, «стрибають через нього всі: господар, господиня, діти від найстаршого до найменшого, а після дітей — кінь, корова, вівця, коза, свиня, пес, кіт — всяке створіння, яке є в обійсті — «щоб всяка нечисть на вогні залишилась і в новий рік увійти чистими!».

В Киеве сеном, которое было постелено под скатертью на Святой Вечер (в канун Рождества Христова), хозяин обвязывал утром Нового года деревья в саду, дабы «нечисть на деревьях не водилась».

В первый день Нового года люди внимательно присматривались и прислушивались ко всему, ибо все имело значение. Находясь в храме во время утрени, наблюдали за тем, как горят свечи в паникадиле. Если фитиль горящей свечки изгибался крючком, это предвещало хороший урожай, если же фитиль был ровным, торчащим на свечке, будто пустой колос на стебле. — ожидали неурожая.

Если Новогодняя ночь была тихой и ясной, киевляне верили, что год будет счастливым и благополучным не только для людей, но и для домашнего скота. Солнечный день на Василия предвещал хороший урожай овощей и фруктов, а обильный иней на ветках деревьев — урожай зерна.

Олекса Воропай писал: «Перед тим, як сісти за стіл обідати, батько синові дає пиріг і каже: «Їж, сину, та пам’ятай: якщо тобі трапиться зимою збитися з дороги, то згадай, з чим ти їв на Новий рік пиріг — і відшукаєш дорогу».

В зависимости от личных качеств люди в этот день говорили: «Пойду в церковь, чтобы Господь сподобил целый год ходить в храм Божий!», или: «Напьюсь водки, чтобы целый год было за что выпить!».

«На Новый год негоже пить по одной чарке, а все по две, чтобы старики в паре жили, а молодые пару себе нашли!» — так приговаривали за новогодним обедом, когда принимали гостей.

Вот еще запись Олексы Воропая: «Мій батько, царство йому небесне, — згадує Свирид Галушка, — дуже любили вареники. На Новий рік мама, було, як наварять повну макітру — їж, скільки хочеш!… Ото тато, бувало, перед тим, як узятися до вареників, примовляють: «Вареники-мученики, сиром вам боки набивали, маслом очі заливали, в чавуні кипіли — за нас, грішних, такі муки терпіли!».

После праздничного обеда в тех хозяйствах, где держали лошадей, запрягали лучших из них в «козырки» и с песнями и выкриками ехали «на прогон». «Кони-змеи» не чувствовали ног под собой, сани летели, будто на крыльях, и только снег вихрем рассыпался во все стороны… Такая традиция сохранялась довольно долго и исчезла лишь в начале 1940-х годов.

Если Старый Новый год выпадал на рабочий день, многие киевляне старались взять отгул, под любым предлогом не пойти на службу, даже разрешали детям пропустить занятия в школе. В послевоенное время власти смотрели на это сквозь пальцы, понимая, что сломать традицию встречи Старого нового года очень непросто.

В первый день Старого нового года киевляне ходили в гости, посещали кинотеатры, детские спектакли в кукольном театре, а на Сенном или Житнем рынках покупали детям сладкие пряники, нехитрые игрушки… В городе царило веселье, и никакая коммунистическая пропаганда не могла запретить людям искренне радоваться жизни. После встречи Нового года выполнившие свое ритуальное назначение ели и сосны выносили во дворы, где их банально рубили на дрова. Встреча Старого Нового года формально завершала двухнедельный цикл зимних праздников. А уже такой сугубо религиозный праздник, как Богоявление и Крещение Христа, празднуемый 19 января по новому стилю, оставался привилегией церковнослужителей и весьма немногочисленной в силу объективных причин паствы… В тот же день у православных христиан заканчивался продолжительный цикл Новогодних святок, начавшийся еще 7 января, но это уже другая история.

Эпилог
И все равно мы дети.
Нам так страшно
На елку опоздать из-за метели,
Из-за трамвая или гололеда
На этот праздник детский
опоздать.

Мы женимся, разводимся,
простите,
Но все равно мы дети, мы —
на елку.
И мы летим за праздничной
добавкой.
Добавьте нам хоть
Старый Новый год!

Он старый, старый, он совсем
уже не новый,
На нем уже пылали эти свечи,
На них уже сверкали эти слезы,
Однажды утром эти гости
разошлись.

Но мы летим опять на это пламя,
Но втайне мы надеемся
на чувство.
На эту самую желанную добавку,
Добавьте нам хоть
Старый Новый год!

Он старый, старый, он совсем
уже не новый,
На нем уже звенели эти струны,
И этот снег, и этот воск,
и эти чувства.
Однажды утром этот воск
окаменел.

Но все равно мы дети, мы —
на елку.
И мы летим за этой призрачной
добавкой,
За невозвратным
и неповторимым,
Добавьте нам хоть
Старый Новый год!

Он старый, старый, он совсем
уже не новый,
На нем уже слыхали эти песни.
На нем уже пылали эти клятвы.
Однажды утром — только пепел
золотой.

Но мы готовы умереть за этот
пепел,
За этот праздник нашей
нежности и грусти.
И мы летим за этой призрачной
добавкой,
Добавьте нам хоть
Старый Новый год…

И все равно мы дети, мы —
на елку.
И мы летим за этой призрачной
добавкой,
За невозвратным
и неповторимым,
Добавьте нам хоть
Старый Новый год!

Лев Степанов