Дядю Гришу знали все. Он ежедневно с утра до вечера сидел в своей деревянной лачуге, или, если хотите, домике на углу улиц Некрасовской и Артема и чинил обувь. Он был швецом. Сапожником. Башмачником. То есть человеком, нужным всем. Дядя Гриша непревзойденно улыбался девушкам, женщинам, молодухам и бабушкам, приносившим обувь в его дощатый храм по реанимации каблуков, носков и подметок. С мужчинами любого возраста он был вежлив, но, понятно, не так галантен, как с дамами. К женщинам он обращался на старый киевский манер: «Мадам».
Его улыбку можно было бы назвать голливудской, если бы не большой золотой зуб немного сбоку, немного справа на верхней челюсти, затмевавший своим лихим блеском тусклое сияние остальных природных зубов. Но нас, мальчишек, почему-то больше всего интриговал тот непреложный факт, что дядя Гриша прихрамывал. Выходя из своей мастерской, удаляясь от вывески «Починка обуви», он будто бы терял часть своей силы, и шел неспешно, опираясь на темную, тонкую, но очевидно крепкую трость. Так, хромая, он двигался каждый вечер куда-то в сумерки, очевидно, к себе домой. А мы, малышня, на безопасном расстоянии следовали за ним, не осмеливаясь, впрочем, слишком далеко отходить от родного дома, от такой знакомой до мелочей улицы Некрасовской.
Улица была необычной – и не только с точки зрения ребенка. Непарная ее сторона состояла всего из четырех «номеров». Угловой дом на этой стороне был самый высокий. Судя по адресу, он считался находящимся на улице Артема. Это красивый памятник архитектуры начала ХХ века, типичный прибыльный дом. Нам, мальчишкам, он памятен тем, что в нем жила семья нашего товарища – Кирилла. В большой квартире он жил с родителями-учеными, бабушкой и дедом – ученым, профессором геолого-минералогических наук. У важного дедушки был свой кабинет с огромным столом, коллекцией минералов и невероятными книгами чехословацкого издательства «Артия», о динозаврах! Такие сокровища можно было разглядывать часами. Удивительно интеллигентная и даже изысканная семья притягивала взрослых и детей уютной, приятной атмосферой дома.
На первом этаже этого дома, на самом углу, находился известный жителям всего района овощной магазин с вечно гнилой картошкой, грязной морковкой и страшными, огромными огурцами-жупляками в деревянных бочках. Не слишком любезные советские продавщицы не спешили обслуживать трудящихся, поэтому те предпочитали «переплачивать», но ходить за нормальными овощами на не очень далекий Сенной базар.
Дальше по улице стоял и стоит дом шестидесятых годов, некая «улучшенная хрущевка», в которой в свое время отказались поселиться известные артисты эстрады и кино Тарапунька и Штепсель. Им простецкий дом с потолками высотой аж в два метра и сорок сантиметров пришелся не по душе. И правильно!
Следующий дом под номером три, внешне ничем не примечательный, привлекал нас, малышню, тем, что между ним и высоким забором соседних зданий лежали под открытым небом настоящие сокровища: деревянные ящики, тара из-под «даров полей», гнивших потихоньку в том магазине «Овощи-фрукты». Из дощечек этих ящиков можно было делать, скажем, самые настоящие «спартанские мечи» и сражаться ими, пока они не разбивались в щепки.
Отсюда до самой улицы Юрия Коцюбинского тянулся забор, за которым горбатились корпуса гаражей. Этот гараж был не простой. Как замечал один старичок с Некрасовской, «это гараж Савета министров!». Но нас интересовало не это правительственное заведение, а огромный развесистый черный осокорь или тополь, какое-то вековое дерево, верхушка которого служила гнездовьем для огромной колонии грачей, а корни ломали асфальт. В феврале-марте черная стая, сидя в гнездах, орала, каркала, галдела, подавая таким образом сигнал вселенной о неистребимости жизни.
На противоположной стороне коротенькой улицы под десятым номером расположена городская санэпидстанция. Интересно, что она здесь с незапамятных времен. На доме, построенном на рубеже ХІХ и ХХ веков до 1970-х годов можно было прочитать фигурную надпись: «Городская санитарная станция». Потом буквы неизвестно зачем сбили.
Дом под номером восемь в сознании его жителей, а также жильцов соседнего дома, номер шесть, занимал важное место. Ведь в восьмом, в подвале, находилась котельная, которая отапливала два этих дома.
А вот дом номер шесть по Некрасовской, построенный в 1914 году, запомнился мне как никакой другой в Киеве. Ведь писатель Олесь Ильченко родился именно в этом доме и прожил в квартире №7 первые двадцать пять лет своей жизни. Важнейших для формирования человека лет. В нашей пятикомнатной квартире сохранился интерьер – что совсем нетипично для киевских жилищ, которые превращались в «коммуналки», перестраивались. В квартире стояли высокие кафельные голландские печи, на потолках изысканно вилась лепнина. В квартире был «черный ход» для прислуги, то есть лестница, ведущая во двор, и комнатка для нее же. А вот «парадный ход» действительно был парадным: чистым, выкрашенным в красивые цвета и вымощенным на лестничных площадках добротной плиткой известной фирмы «Бергенгеймъ». Впрочем, любопытного читателя, интересующегося Киевом начала ХХ века, отсылаю к моему роману «Город с химерами».
Школа №106, которую я закончил, маленькая и доныне хранит адрес «улица Некрасовская, 4». А вот на вид неуклюжие, но милые здания на углу с улицей Артема, которая некогда красиво именовалась Львовской, завершала упомянутая угловая мастерская дяди Гриши.
Нас, маленьких киевлян, очень интересовали дворы на улице Артема, на противоположной стороне от Некрасовской. Стоило зайти в арку деревянного, типично киевского, особнячка (Артема, 34), как любознательному путешественнику открывались истинные чудеса. Как с незапамятных времен было принято в Киеве, двор за особняком представлял собой настоящий фруктовый сад. Мое поколение еще помнит не заасфальтированные дворы, а покрытые травой, морошкой, тем спорышом, который так хорошо пах в тени огромных орехов. Коноплей в человеческий рост тогда никто не интересовался. Малышню влекли роскошные абрикосы, яблони, груши, – точнее, их щедрые плоды. На лавочках сидели бабушки, которые могли здесь же варить варенье, гомонить о своем, присматривать за совсем маленькими внуками, путавшимися в высоких травах. Машин тогда в городе, да и на улице Артема, было невероятно мало, поэтому предупреждение моей бабушки: «Посмотри направо и налево, когда будешь переходить улицу, нет ли машин!», я воспринимал как излишнее и скучное предостережение взрослого человека. На фото вы можете видеть уничтоженные в 1980-х годах дома на парной стороне улицы Артема. Жалко и досадно мне, что исчез тот город. Один только круглый балкончик на доме №38 чего стоит!
Но я хочу вернуться к рассказу о колоритном дяде Грише. Ходили слухи, что его сын, который закончил Ленинградскую академию искусств, стал хватким художником и эмигрировал в Канаду. В 1970-е годы еврейская эмиграция продолжалась… Вскоре дядя Гриша сообщил удивленным клиентам башмачника, что и он уезжает из страны. Это было печально: он все же хорошо чинил обувь.
Но маленькое чудо случилось через несколько лет: дядя Гриша снова появился на нашей улице! Оказывается, он приехал просто погостить в родной город и пришел к знакомым на Некрасовскую. Дядя Гриша изменился неузнаваемо! Он неожиданно стал стройным, избавился от трости, хотя и едва заметно хромал. И сиял настоящей голливудской улыбкой: его золотой зуб исчез! Все зубы были изумительно белые. Но больше всего поразил добропорядочных мещан его наряд – ослепительно-белый пиджак, идеально выглаженные брюки и прекрасные туфли. Куда девался тот стыдливый и в то же время лукавый сапожник в замусоленном фартуке!
Временное возвращение дяди Гриши и его окончательный отъезд стали неким знаком: времена изменились. И правда: дома на улице Артема безжалостно снесли – вместе с деревянной лачугой под названием «Починка обуви», фруктовые деревья пропали, дворы заасфальтировали. Но по своеобразной иронии судьбы почти на месте мастерской дяди Гриши долгое время находился обувной магазин «Интертоп». На углу Некрасовской и Артема, на углу детства и взрослой жизни, незабываемого и нового Киева…