Серж Лифарь- далекий и близкий

Я не знаю, какая была погода в этот зимний декабрьский день на географически далеком французском кладбище в Сент-Женевьев де Буа, а на нашем киевском Байковом — был удивительно прозрачный морозный день. И тоненький слой снега лишь слегка укрывал два скромных холма — могилы родителей Сергея Михайловича Лифаря — Михаила Яковлевича и Софии Васильевны, умерших в далекие годы — в 1933 и
1947 гг.

16 декабря 1994 года. Байковое кладбище. Тишина, покой. Лишь встревоженные неожиданными посетителями, мечутся в игольчатых узорах изморози, в кружевах металлической скромной оградки синички. Шелест их крыльев, таких нежных и прозрачных, моментами звучал высокой звонкой симфонией. Птицы — души ушедших. Скорее всего именно так, иначе сложно объяснить себе удивительную атмосферу, царившую в тот момент. Легкое трепетание пламени трех зажженных свечей. Легкий рисунок хвойных веток, в обрамлении которых удивительным и пронзительным выгледел ажурный рисунок креста, стоящего в изголовье двух могил, где еще сохранились увядшие, но удивительные по красоте, стебли лилий, привезенных летом Лиллан Алефельд…

Серж Лифарь… Кто же ты, юноша, так неожиданно, истово и навсегда ставший преданным рабом танца и Богом в танце — одновременно? Танца, превратившего неопытного юнца в глубокого и авторитетного Мэтра французской академии, вдохновителя и одного из создателей новой современной хореографии, оставившего после себя не одно поколение блистательных звезд мирового балета?..

Отдав дань памяти великому Танцовщику, киевлянину, далекому и до слез близкому Сержу Лифарю, ведем об этом разговор с Игорем Дыченко, президентом Международного благотворительного фонда, членом Союза театральных деятелей Украины, членом Союза художников Украины, членом правления Общества культурных связей Украина — Франция, учредителем специального приза на Первом международном конкурсе, прошедшем в Киеве этим летом.

— Игорь Сергеевич, подготовка к проведению Первого международного конкурса балета имени Сержа Лифаря, издание книги «Страдные годы» и «С Дягилевым», многочисленные газетные публикации, бесспорно, дали возможность нам и многим киевлянам открыть для себя интересную и неординарную личность земляка — Сергея Михайловича Лифаря. Подытоживая прочитанное и услышанное, личные впечатления-знакомства с друзьями, близкими и преданными учениками Маэстро, какое место в контексте мировой культуры начала — середины века принадлежит ему, верному продолжателю дела Дягилева?

— В мировой культуре есть события, которые формируют эпоху на десятилетия. Так случилось с русским балетом в начале века. Благодаря гениальному человеку — Сергею Павловичу Дягилеву. Выходец из купеческой семьи, родился в далекой Перми. Его начинания в Санкт-Петербурге подобны озарениям провидца. Он собрал по медвежьим углам России выставку дворянского портрета XVIII века. Он редактировал Ежегодник Императорских театров, был душой группы художников, философов, писателей, объединенных в группу «Мир искусства»… Он вел свой корабль Колумба и «видел землю» раньше других. Дягилеву принадлежит открытие русской культуры и в Европе, и в Америке. Меня всегда потрясали личные качества этого человека. Вальяжный бархатный барин-аристократ оставался тонким ранимым человеком, всегда подчинявшим свою собственную личность и судьбу талантам, которым предстояло прославить Родину. Как Андерсен мог создать из гадкого утенка прекрасного лебедя, он раскрывал грани таланта людей, которым посчастливилось работать с ним. Если верно, что талант — дар Божий, то Дягилев был бескорыстным проводником этого дара. Так было с родившимися в Киеве Вацлавом Нижинским и Сержем Лифарем. Их общая судьба если не трагична, то безусловно драматична. «Нет пророков в своем Отечестве…» А все-таки есть! Дягилев оказался не нужным в Санкт-Петербурге. Он стал гражданином мира. На могиле в Венеции каждый год в день его смерти появлялись невянущие цветы от Сержа Лифаря. Он, Дягилев, перевернул мировое сознание. Достаточно привести один-два примера. Его «крестниками» были Игорь Стравинский и Джордж Баланчин. Оба — недосягаемые высоты в музыке и хореографии ХХ столетия. Серж Лифарь открыл Академию танца в Париже. Был практиком, историком и теоретиком хореографии, оригинальным пушкинистом. Человеком совершенно ренессансным по красоте и «силе мысли, страсти и характера». Извините, что цитирую вышедшего из моды Фридриха Энгельса.

— У каждого свой образ Сергея Лифаря. До недавних событий я наивно полагал, что не только люблю, но и знаю этого человека. Но конечно, это не совсем так. Впервые я столкнулся с раритетами Лифарей, когда держал Библию, подаренную за прилежание и благонравие ученику Васильковской школы Михаилу Лифарю в 1887 году. Отец Сережи был пастушком у помещика и так тянулся к знаниям, что ему позволялось пользоваться барской библиотекой и он даже учился за счет барина. Затем Игорь Иванович Блажков когда-то дал мне почитать парижское издание, присланное ему Лифарем «Дягилев. С Дягилевым». По сути Сергей Михайлович был первым биографом Сергея Павловича. Его сочинение не столько исторично, сколько апокрифично. Поскольку написано влюбленным человеком.

Юный Лифарь — это трогательный очаровательный красавчик, красивый как Бог и танцующий как Бог (хотя я не имею представления, как танцует Бог). Двадцатилетним он становится премьером. В 1925 году в Монте-Карло он станцевал партию Борея в балете Леонида Мясина «Зефир и Флора». Дягилев назвал Сержа «ветром юным и неудержимым», таким он и остался до конца своих дней. Я мог бы еще сравнить его с элегантной серебристой форелью, которая пробивает лед и идет не просто против течения, а способна подняться вверх по водопаду.

Лично для меня драгоценны три его партии. Это Апполон Мусагет, в которой он на все времена возносит поэтическое стремление к идеалу. Вторая — Блудный сын. В ней он, подобно герою Рембрандта, доносит евангельскую притчу до вершины общечеловеческого гуманистического сознания. У каждого мыслящего и читающего человека есть чувство родины, призвания и покаяния. Есть свой Каменный властелин и свой посох. Я не знаю ничего трагичнее в хореографии ХХ века, чем этот образ. Последними словами его матери на пороге родного дома на Ирининской улице были: «Спасайся, сынок!» Серж говорил, что, танцуя, всю жизнь он видел глаза своей матери в момент прощания. И, наконец, граф Альберт в балете «Жизель». Это, вероятно, вершина романтической сущности великого артиста. В этом балете он так же прекрасен, как лилии, которые он приносит на могилу Жизели. Его поэтический дух возвышается над смертью и побеждает ее. Не зря в основе либретто — русская легенда, что дух девушек, не утративших чистоту, снова возвращается на землю. В их тонкий мир буквально врывается граф Альберт, но высота его чувств спасает от смерти. Лифарь был мистиком, мистиком самой тонкой организации, и он в этом балете научился побеждать смерть. Да, к нему пришло откровение.

— У Анны Ахматовой есть такие строки:

Подобно Данту изгнанник Лифарь пронес горечь изгнания. Но нет худа без добра. В Киеве рано или поздно его ждала пуля чекиста или шальная. А в лучшем случае — глухой кордебалет. Тем более, что после отъезда в Париж Брониславы Нижинской балет рухнул. В Париже ему посчастливилось: Дягилев открыл ему, крестьянскому сыну, элитарный культурный мир: Пабло Пикассо и Жан Кокто, Поль Клодель и Поль Валери, Коко Шанель и… Не мудрено, что Серж оказался талантлив не только на сцене, но и в общении. Он был настоящим бессребреником. Графиня Алефельд рассказывала, что после спектаклей в Гранд-Опера к Сержу приходили художники-эмигранты и просили за самую скромную цену купить их работы. Лифарь всегда вручал им сумму, значительно большую. В его коллекции были лучшие имена европейских художников. Так, в 1972 году в Монако им и Борисом Кохно была организована выставка, посвященная памяти Сергея Дягилева. Кроме того, на склоне лет сам Сергей Михайлович организовал выставку своих рисунков, в них он хоть и любитель, но чертовски талантлив. Как и другие, в которых родился Художник: Джеймс Джойс, Федерико Гарсия Лорка, Антуан де Сент-Экзюпери, Андре Мальро и Жан Марэ… Мне посчастливилось в Париже купить рисунок Сержа Лифаря — «Икар». Как не вспомнить строчку Андрея Вознесенского «Балет равняется полету». Юрий Григорович с гордостью говорил, что у него хранится рисунок Лифаря. Что ж, образ триедин: Апполон, Орфей, Икар… Он вознесся над плотью ХХ века и, разумеется, ожегся. «Плоть, почти что ставшая духом». Его Икар не жертва Солнца, а его сын.

— У Акутагавы есть рассказ «В зарослях», где повествование идет от лица четырех. Разумеется, у всех свое виденье, свои ощущения на кончиках пальцев. Невероятно интересно увидеть Киев как глазами будущего автора «Мастера и Маргариты», так и очами будущего Блудного сына.

Мирон Петровский как-то точно заметил, что название каждого города, где довелось жить Булгакову, — это псевдоним Киева. Лифарь же в своих воспоминаниях «Страдные годы» (кстати, в Париже эта книга вышла во французском переводе под названием «Время, когда я был голоден») постоянно возвращается к любимому городу детства и юности, подчеркивая, что Киев прекраснее Парижа. Чаще всего он говорит о красоте Киева. Но в отличие от Марка Шагала, который переселил в Париж свой Витебск вместе с парикмахерами, торговцами, коровами и петухами, Лифарь был очень-очень одинок. И ни античные руины Эллады, ни город гондольеров и персонажей Карла Гоцци — Венеция, ни средневековая готика не трогали его сердца так, как мать городов русских, который он назвал однажды славянским Вавилоном. Булгаковский Киев — это Киев Турбиных, где Николка по возрасту соответствует Лифарю. Молодой Булгаков шел с Андреевского спуска по Владимирской в университет Святого Владимира. А «навстречу» ему — с Тарасовской по Владимирской в свою гимназию шел юный Лифарь. Не поймите меня буквально — как художникам им никогда не было суждено встретиться. Стихия Булгакова — колдовские полеты Маргариты, великий бал у Сатаны, Фауст. Стихия Лифаря — ангельская, горняя. Страшные годы разрухи не ожесточили его сердца, напротив. Он запомнил счастливое детство и юность в Киеве, как будто вместе с горсточкой муки он взял с собой запах киевских лип, полевых васильков, чебреца. Даже произвол большевиков он описывает как романтик, да иначе и быть не могло. Я хочу, чтобы его воспоминания прочло как можно больше людей, еще способных видеть и чувствовать красоту нашего города, над которым сквозь века простирает к небу руки Оранта. Как не вспомнить старинную французскую песенку «Кто светел, тот и свят, кто любит, тот любим»?.. Это о Серже Лифаре.

— Максим Рыльский говорил: «Кто не знает своего прошлого, тот не стоит своего будущего». Киев — город многовековой культурной традиции, но многократно прерванной. Не может быть исторической зрелости каждого из нас без памяти о великих киевлянах. А впрочем, начну с киевлянки. В Киеве нет ничего, кроме фрески в Софийском соборе, что напоминало бы об Анне Ярославне, почитаемой во Франции как святой. Одну из стен в Лавре могла украсить мемориальная доска памяти гениального зодчего Степана Ковнира. Видите, Киев — город-донор. Вот имена: Николай Бердяев, Лев Шестов, Богдан Ханенко, семья Терещенко, Игорь Стравинский, Владимир Горовец, Анна Ахматова, Осип Мандельштам… Давайте сядем «в заблудившийся трамвай»: здесь жила Александра Экстер, бывал Давид Бурлюк, здесь жил Михайль Семенко, здесь выступал Владимир Маяковский. Снесены дома, где жили Тарас Шевченко, Казимир Малевич, Андрей Белый… Ждут мемориальной доски скромные обители Александра Богомазова, Александра Вертинского… В Киеве родился не только великий Лифарь, но и Бронислава и Вацлав Нижинские.

Итак, Лифарь вернулся. В Париже его водночасье забыли, в Киеве в одночасье открыли. Но важно, чтобы вся энергия не ушла в гудок. Вдова Лифаря графиня Алефельд-Лодвиг готова передать уникальные материалы для будущего музея. И это при том, что Голливуд многократно предлагал ей создать такой музей. Но важно, чтобы этот музей в Киеве был не новым филиалом прежних спецхранов, а живым, как живая память об этом человеке, своеобразной Меккой для балетного мира.

И в создании музея, и фонда Лифаря в Киеве инициатива должна быть за теми, в первую очередь, в чью судьбу вошел Лифарь. Отданный на откуп чиновникам, он станет мертворожденным и деятельность фонда сведется к «слушали — постановили…»

2 апреля 1995 года исполнится 90 лет со дня рождения Сергея Михайловича. Почему бы генеральному спонсору конкурса — Первому украинскому международному банку — не расщедриться на юбилейное издание, в котором можно было бы опубликовать раритетные фотоснимки, автографы, воспоминания, фотолетопись конкурса. Такая книга — дороже «бронзы многопудья». Тем более, что у родственников Лифаря, многие из которых познакомились благодаря дням Лифаря в Киеве, сохранились десятки писем, неопубликованные фотографии. У профессора Юрия Сергеевича Асеева хранится библия семьи Лифарей. На днях в разговоре с режиссером Григорием Коханом я предложил ему вчитаться в автобиографическую книгу Лифаря «Страдные годы»… Какой бы мог получиться фильм… Представьте себе: деревянный домик на Тарасовской, цветущая сирень, яблоня перед окнами Сережи, пыхтящий самоварчик, звуки скрипки, широкие, ладные дубовые полы, белая кафельная печь в скромном «кокошнике»… В кадре несется смуглый красавец-мальчуган, мечтающий стать музыкантом. Откуда ему знать, что ему достанется слава этуали Гранд-Опера — и самая скромная пенсия, которой Франция «отблагодарила» своего первого танцовщика?..

— Я очень рад, что эту мысль поддержали Юрий Григорович, Клод Бесси, воспитанная Лифарем с шести лет, и Анатолий Шекера. Эти гала-концерты, без сомнения, вошли бы в историю мирового балета. В Киеве мы видели блестящее выступление лауреатов премии имени Лифаря Жислен Фаллю и Владимира Малахова. Искусство балета — самое хрупкое из всех искусств. Какое счастье, что наследие Лифаря живет. Представьте себе: в честь Лифаря во многих странах мира звучал гимн Франции. Так пусть же в Гранд-Опера впервые прозвучит гимн Украины.

— Я ею потрясен. Есть украинская поговорка: «Самый простой человек — сложный, а самый сложный — прост». Любовь к Сержу Лифарю — ее суть. Действительно, она была его ангелом-хранителем. Благодаря Сергею Михайловичу она полюбила Киев, Украину, врожденное достоинство помогало ей переносить «шершавые» моменты ее пребывания. Сколько раз она говорила, что Киев красивее Парижа, а садик у домика «чайка» — рай. Когда на конкурсной сцене госпожа Алефельд видела удачное выступление, она поворачивалась и тихонько спрашивала: «Это танцуют украинцы?» Ее преданность Сержу мне напоминает любовные соннеты Шекспира…

В мемуарах русской балерины Нины Тихоновой говорится о поражающей преданности избалованной графини Сержу. А последняя книга Лифаря имеет посвящение Лиллан, словно незащищенная слеза: «Человеку с золотым сердцем и чистой душой, моей духовной музе и моему верному другу всегда».

Книга названа очень точно «Мемуары Орфея».

Она посвящена Эвридике.

— Очень хорошо, что он был задуман и состоялся. Его главный результат — появление балетных пророков в своем Отечестве. Пожалуй, начну не с громких имен лауреатов, а с репетиторов. Оказывается, наши вчерашние звезды буквально передают свой свет молодежи, говорят — передают опыт из ног в ноги, но это не так. Талант передается из души в душу. Вот например, воспитанница Варвары Потаповой — Татьяна Голякова. Она выступила уверенно, артистично. Алла Лагода успела провести лишь несколько репетиций с Иванкой Ильенко. Совсем молодой балерине не досталось звания лауреата, она получила скромный специальный приз моего благотворительного фонда. Как хочется не ошибиться! В этом хрупком стебелечке мне видится в будущем разноплановая, яркая балерина. Алла Рубина поставила номер, посвященный памяти Анны Франк, в Анне Денисенко, которой пока не прочили сольные партии, зритель увидел достаточно яркую исполнительницу, тонко чувствующую специфику современной пластики, а это — редкость. Раиса Хилько — наш балетный лебедь на многие времена, подготовила Анну Онипко, покорившую зрителей своими увертюрными данными, как мне кажется, лирической танцовщицы. Человек молодого ума и чувства. А.Лагода представила своего протеже Евгения Бондаренко, похожего на фарфоровую статуэтку. Открытие в театре — Николай Прядченко, репетитор. Он подготовил Анжелу Джакович (параллельно с опытным репетитором Элеонорой Стебляк), которая поразила не столько техническим совершенством, сколько интеллигентным «прочтением» своей партии. Аркадий Ороховский, принц и нищий киевской сцены в одном лице, очень понравился французам — ученикам и последователям Сержа Лифаря. Кстати, по контракту он сейчас работает в США.

Очень жаль, что среди участников и лауреатов — иностранцев, мягко говоря, не густо. Собственно, конкурс как международный не состоялся. Немаловажная деталь: французы не заявили ни одного участника, но буквально через месяц на конкурсе «Майя» в Санкт-Петербурге именно посланник Гранд-Опера оказался лучшим из лучших.

— Конечно есть. Как говорят англичане, «те же огурцы из той же бочки». Первый конкурс прошел по-стахановски. Нужны были рекорды, вроде рекордов узбекских хлопкоробов или знатных дояров. Была введена опереточная должность художественного руководителя. Был создан миф о великом друге Лифаря и украинского народа Григоровиче, «отце балета ХХ века». В заключительном вечере были нарушены элементарные этические нормы и т.д.

— Я сопереживал не столько испытанным конкурсным бойцам, сколько смельчакам-дебютантам. И вообще, в театре, как пламя, вспыхнул соревновательный дух. И это отразится на его ежедневной практике. А еще — дуэт Жислен Фаллю и Володи Малахова. Это просто чудо. Трудно представить себе, что в мире молчания, мире танца звучит такая высокая поэзия, такие откровения, такой неземной взгляд на грешного человека на грешной земле.

— Повторяю: Лифарь принадлежит трем культурам — украинской, русской и французской. Прежде всего, хотелось бы видеть его хореографию на киевской сцене. Предварительное согласие дали и Клод Бесси, и Жильбер Майер. Нельзя забывать и об авторских правах графини Лиллан Алефельд-Лодвиг. Международный фонд выступил и с инициативой проведения научной конференции, разосланы соответствующие письма потенциальным участникам. Лично я готов предоставить мои парижские находки: книги с автографами Сержа Лифаря, его рисунок «Икар». Мне очень близок этот мифологический образ юноши, устремленного к солнцу. Андрей Вознесенский писал: «Балет равняется полету!» Полет равняется свободе. А творческая жизнь без свободы — ничто. Я горжусь тем, что Лифарь — киевлянин, пусть же и Киев гордится своим Блудным сыном, самым лиричным, таинственным и духовным, который искал, но так и не нашел обратной дороги к отчему порогу.