Человек, блестяще знавший и ценивший литературно-художественный модерн, великолепно знакомый с западным миром, его нормами и ценностями, он, несмотря на свои нескрываемые европейские культурные пристрастия и свое еврейство, получал от советских властей официальное разрешение подолгу находиться в Западной Европе в самый разгар холодной войны, раздувания великорусского шовинизма и преследования евреев в СССР. Ему удавалось выходить сухим из воды во время всех кампаний сталинской охоты на интеллигенцию, включая ”большой террор” второй половины 30-х годов и антисемитский поход, связанный с преследованиями Еврейского антифашистского комитета и ”делом врачей” после войны. Более того, этот еврей и космополит по своим убеждениям и художественным вкусам получил Международную Сталинскую премию мира в самый разгар разнузданной антисемитской кампании в СССР, связанной с арестом врачей.


    Находившийся под незримым и весьма опасным покровительством ”гения всех времен и народов”, он никогда не стал сталинистом в полном смысле слова, осмеливался не произносить раболепных и позорных восхвалений по адресу диктатора. Вряд ли был вполне справедлив Давид Самойлов, назвавший Эренбурга ”крайне западным флангом сталинизма”. Ведь всего лишь через несколько месяцев после смерти диктатора он написал повесть ”Оттепель”, название которой вошло не только в повседневный лексикон, но и в инструментарий обществоведов всего мира разных направлений в качестве определения того нового периода развития, в который вступила страна. Это определение сохраняется поныне — через полвека.


    Творческую деятельность Эренбурга увенчали его мемуары ”Люди, годы, жизнь” — подлинная летопись эпохи, честный, хотя и субъективный рассказ о пережитом, исключительно ценный источник для познания человеческой комедии, называемой историей, который читается с неослабевающим интересом.


    У Владимира Высоцкого есть стихотворение-песня ”Канатоходец” со словами:
    Посмотрите, — вот он без страховки идет.
    Чуть правее наклон — упадет, пропадет!
    Чуть левее наклон — все равно не спасти…
    Но, должно быть, ему очень нужно пройти
    Четыре четверти пути.


    Сказанное Высоцким можно было бы отнести к огромному числу людей, переживших сталинскую тиранию. Но к Эренбургу относились они в особой степени.
   
Одна из загадок Эренбурга — в том, что он смог занять столь высокое положение в официальном советском истеблишменте, совершенно не отказываясь, более того, многократно подчеркивая свое еврейство. Не только сохранив отцовскую фамилию, но и никогда не пользуясь псевдонимами, он, правда, русифицировал свои имя и отчество (зарегистрирован при рождении он был как Элияху Хиршевич), но это было сделано тогда, когда официальным антисемитизмом в СССР еще и не пахло (не было тогда и самого СССР!), и только с целью облегчить общение.
   
Имя, творчество, общественная деятельность Эренбурга — в памяти нескольких поколений советских граждан 20-60-х годов. С трагическими судьбами евреев в годы второй мировой войны, с их выживанием во времена откровенного разгула советского антисемитизма, да и трусливого, замаскированного преследования носителей ”пятого пункта” после ухода в небытие кровавого диктатора Эренбург был связан сильнее, нежели любой другой советский общественный деятель-еврей той сравнительно недавней эпохи. Об этой связи и пойдет речь ниже, после краткого рассказа о жизни и деятельности Эренбурга до конца 30-х годов.
    
    Первые творческие свершения
    Элияху Эренбург родился в Киеве 14 (27) января 1891 г. в семье механика, через пять лет переехавшего в Москву, где он получил должность управляющего пивоваренным заводом. Мальчика удалось устроить в Первую гимназию, считавшуюся одной из лучших в древней столице. В своем классе он был единственным евреем и сразу же почувствовал, что такое антисемитизм. Он ощущал враждебность многих одноклассников, но в то же время их сильное бытовое и культурное влияние. Поездки на лето к деду в Киев, в сугубо еврейскую среду, в какой-то мере поддерживали у него дух предков, но постепенно киевские каникулы становились ”путешествиями в чужой мир”, как он писал через десятки лет в своих воспоминаниях. Поездки в Киев оказывались все более редкими и потому, что мать Ильи, ездившая на лечение в Германию, стала брать его с собой, и здесь он жадно впитывал новые, западноевропейские впечатления. Под влиянием трех различных культурных миров — русского, еврейского, западноевропейского — Илья становился космополитом и бунтарем.
   
Гимназист примкнул к большевикам, был изгнан из школы, несколько раз подвергался кратковременным арестам. Бесспорное влияние на него в эти годы оказал товарищ по гимназии Николай Бухарин, позже ставший одним из виднейших большевиков, который, полностью сохраняя все отвратительные черты этой касты, в то же время был намного образованнее, чем другие партбоссы.


    В конце концов, отец добился для юного Ильи разрешения на выезд за границу, и в 1908 г. он впервые очутился в Париже, который оставался его любимым городом в течение всей жизни. Илья стал завсегдатаем Латинского квартала, где познакомился со многими бунтующими против консервативного искусства художниками, музыкантами, писателями. Среди них были и те, кто вскоре стал всемирно известными, например Амедео Модильяни и Диего Ривера.


    Илья стал писать стихи, пытался найти приемлемое для себя религиозное вероучение (он подумывал даже об уходе в монастырь), но вскоре от этого отказался. В 1910 г. в Париже вышел первый поэтический сборник Эренбурга, вслед за которым, уже в России, почти каждый год выходили новые томики стихов, привлекавшие внимание критики. В годы первой мировой войны поэт стал сотрудничать в русской прессе. По поручению газет ”Биржевые ведомости” и ”Утро России” он выезжал на Западный фронт. У него возникло стойкое отвращение к военному кровопролитию вообще, которое через много лет вновь даст о себе знать, правда, с совершенно другой морально-идеологической окраской, во время советско-германской войны и после ее окончания. Илья Эренбург возвратился в Россию после Февральской революции, в июле 1917 г. Он сблизился с молодой жительницей Петрограда Екатериной, вскоре стал отцом очаровательной дочки Ирины, но на ее маме так и не женился. Илья пытался наблюдать за судьбоносными событиями в России как бы извне, но большевистский переворот воспринял сугубо отрицательно, назвал его катастрофой для России, пытался эмигрировать. Из этой затеи ничего не получилось, и в 1918 г. Эренбург выехал в Полтаву, где умирала его мать. После ее кончины в поисках хотя бы отчасти спокойного места он перебрался в Киев, где жили многие его родственники.


    Но Украина времен гражданской войны была отнюдь не тихим пристанищем. Киев часто переходил из рук в руки: гетмана Скоропадского сменили петлюровцы, затем большевики, в 1919 г. установилась власть Добровольческой армии Деникина, которую вновь заменили большевики, в 1920 г. город ненадолго оккупировали поляки. Каждый раз смена власти сопровождалась грабежами, убийствами, насилиями, избиениями. Нередкими были кровавые еврейские погромы. В газете ”Киевская жизнь” Эренбург писал: ”Если бы еврейская кровь лечила, Россия была бы теперь цветущей страной. Но кровь не лечит, она только заражает воздух злобой и раздором”.


    В Киеве Эренбург женился на художнице Любови Козинцевой, творчество которой позже во многом влияло на его художественные вкусы. С большим трудом в 1920 г. Илья и Любовь перебрались в Москву, а в начале следующего года при помощи Бухарина, уже ставшего одним из сильнейших мира сего, он выхлопотал полуфиктивное направление в заграничную командировку, а вместе с ним и заграничный паспорт. 
    
    Западноевропейское интермеццо
    Вновь оказавшись в Западной Европе (Франция, Бельгия, Германия), Эренбург впервые попробовал свои силы в прозаическом художественном творчестве. Уже в 1922 г. он выпустил в свет первый роман, название которого заняло бы, пожалуй, строк десять, но который известен по первым словам его заголовка ”Необычайные похождения Хулио Хуренито”. Это философское произведение сочетало публицистику с поэзией, человеческие отношения рассматривались на фоне всеобщего мирового хаоса, герои были своеобразными масками, представлявшими то какой-то народ, то общественный слой. В числе героев было и лицо по имени Илья Эренбург, который воплощал еврейский мир.


    Одно место из ”Хуренито” до ужаса предрекало грядущий через два десятилетия Холокост. В романе говорилось: ”В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы уничтожения иудейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих иных местах. В программу войдут, кроме излюбленных уважаемой публикой традиционных погромов, также реставрирование в духе эпохи: сожжение иудеев, закапывание их живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы, как-то: ”эвакуация”, ”очистка от подозрительных элементов” и пр., и пр. О месте и времени будет объявлено особо. Вход бесплатный”. Просто оторопь берет — кажется, что Эренбург прочитал Ваннзейский протокол об ”окончательном решении” еврейского вопроса более чем за двадцать лет до его возникновения! Некоторые критики считают ”Хуренито” лучшим прозаическим художественным произведением Эренбурга, вершиной его творчества.


    Писатель продолжал создавать новые рассказы, стихотворения, очерки. В 1923 г. появился роман ”Жизнь и гибель Николая Курбова”, герой которого утрачивает индивидуальность, превращается в винтик революционного механизма и кончает самоубийством в результате конфликта между его романтической преданностью женщине и суровыми обязанностями чекиста. Так Эренбург внес свой вклад в художественное исследование тоталитаризма, следуя примеру романа Евгения Замятина ”Мы”.


    В 1924 г. И.Эренбург побывал в СССР, где выступил с лекциями о литературе, о западноевропейской культуре. В том же году он выехал в Париж, который оставался фактически местом его постоянного жительства до 1940 г. Лишь иногда он, сохранив советское гражданство, посещал Москву и другие города СССР. Одна за другой появлялись новые книги — романы, сборники статей и даже историческая публицистика — книга ”Заговор равных”, посвященная заговору во Франции в конце XVIII века, организованному коммунистом-утопистом Гракхом Бабефом.


    Во многих произведениях Эренбурга звучали еврейские мотивы. Привлек внимание опубликованный в 1927 г. очерк ”Ложка дегтя”, в котором он воспевал скептицизм как важнейший двигатель культурного развития общества. Евреи — скептики, несущие дух вечного сомнения и поиска. Именно поэтому так велик их вклад в мировую культуру, рассуждал писатель. Евреи были героями и следующих его романов — ”В Проточном переулке” и ”Бурная жизнь Лазика Ройтешванеца”. Интересно, что приключения Лазика, его передвижения по территории СССР были тем фоном, который позволил Эренбургу не просто пройтись критическим пером, а издевательски высмеять самых разнообразных носителей советских реалий — бюрократов, судебных чиновников, творящих расправу в угоду политической конъюнктуре, наконец, писателей и литературных критиков, озабоченных собственным выживанием и стремившихся к обогащению.
    
    Просоветский поворот
    Примерно на рубеже 20-30-х годов в общественно-эстетических позициях Ильи Эренбурга наметились, а в течение последовавшего десятилетия приобрели устойчивый характер принципиально новые черты. В конечном итоге они сводились к тому, что, сохраняя некую духовно-политическую автономию, не вступая на путь восхваления ”социалистического строительства” и тем более советского самодержца Сталина, Эренбург стал одобрять, хотя и с оговорками, политику властных структур СССР, прежде всего на международной арене. Можно не сомневаться, что это отнюдь не было связано с насильственной кровавой коллективизацией, и уж тем более не с нагнетанием режима страха и послушания, который все более внедрялся во все сферы жизни. Писатель находил возможности фиксировать внимание на тех сторонах, которые соответствовали его чувствам и убеждениям, игнорируя другие, вызывавшие его неприязнь или отвращение. Жизнь учила его ловкой дипломатии и увертливости.


    Эренбург с глубокой тревогой наблюдал, как рвались к власти в Германии нацисты, как робко отступали перед их напором демократические партии, как население этой великой страны, давшей миру сокровища культуры, все более оказывается во власти сил мрака, средневековья, бешеного антисемитизма. Если прибавить к этому, что с российской эмиграцией в Западной Европе Эренбург никогда не сомкнулся, а продолжение свойственной ему сдержанно- критической линии в отношении СССР могло закрыть дорогу на родину, к которой он тяготел, то выбор писателя становится еще более объяснимым. Правда, мы, видимо, до конца не узнаем всех внутренних мотивов его решения. Эта тема в отличие от других почти не затронута в мемуарах ”Люди, годы, жизнь”. В начале 30-х годов вышли в свет романы писателя ”Единый фронт” и ”Фабрика снов”, в которых подвергался критике западный капитал, а затем, после посещения СССР в 1932 г., и. роман ”День второй”, посвященный советской действительности, которая теперь представала в значительно более благородном, чем в предыдущих произведениях, обличье.


    Приход нацистов к власти в Германии в январе 1933 г. завершил трансформацию Эренбурга, превращение его в советского писателя, носителя ”социалистического реализма”, хотя и продолжавшего жить в Париже.


    Документально его новая ориентация зафиксирована письмом Сталину от 13 сентября 1934 г. из Одессы. В письме предлагалось изменить характер просоветской и прокоммунистической Международной организации революционных писателей (МОРП), превратив ее в объединение широких кругов зарубежной творческой интеллигенции, выступавшей против фашизма и в поддержку СССР. Заметим, что вслед за коммунистической пропагандой Эренбург весьма расширительно понимал термин ”фашизм”, подводя под эту рубрику не только итальянский режим Муссолини, но и германский национал-социализм и другие правонационалистические течения. В письме обращают на себя внимание не только его существо, но и некоторые речевые обороты, да и сам характер аргументации. Письмо должно было выглядеть почтительным, но не пресмыкательским, деловым, но без излишних подробностей. Проявив себя хорошим психологом, Эренбург рассчитывал, что именно такой стиль понравится Сталину, на покровительство которого он явно рассчитывал. А риск, безусловно, был. Ведь письмо писалось не из-за рубежа, а внутри страны. Вполне элементарно ”вождь” мог закрыть для писателя границу — точно так же, как в это же самое время он закрыл границу назад, в Англию, академику Капице.


    ”Я долго колебался, должен ли я написать Вам это письмо, Ваше время дорого не только Вам, но и всем нам. Если я все же решился написать Вам, то это потому, что без Вашего участия вопрос об организации близких нам литератур Запада и Америки вряд ли может быть разрешен”. Назвав имена около 30 зарубежных писателей, которые могли бы войти в проектируемую организацию, Эренбург завершил свое письмо словами: ”Простите, уважаемый Иосиф Виссарионович, что я у Вас отнял столько времени, но мне кажется, что и помимо нашей литературной области такая организация теперь будет иметь общеполитическое боевое значение”.


    Эффект письма был, видимо, еще более существенным, чем ожидал писатель. Поправляя в это время здоровье на юге, Сталин продолжал вникать в дела своего владения, работая щупальцами, вытянутыми далеко за его пределы. На отдыхе он прочитал письмо Эренбурга, и уже 23 сентября отписал Кагановичу, вершившему во время отдыха ”вождя” дела в Москве: ”Прочитайте письмо т.Эренбурга. Он прав. Надо ликвидировать традиции РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей — Г.Ч.) в МОРПе. Это необходимо. Возьмитесь за это дело вместе со Ждановым. Хорошо бы расширить рамки МОРП: (а) борьба с фашизмом, (б) активная защита СССР и поставить во главе МОРПа т.Эренбурга. Это большое дело. Обратите на это внимание”. Иначе говоря, Сталин повторил внесенные Эренбургом предложения, назвал его товарищем и решил доверить ему, беспартийному литератору, высокий, по существу дела не только партийный, но и международный пост. Через несколько дней последовал раболепный ответ Кагановича: ”Полностью согласен с Вашим предложением о МОРП и Эренбурге”. Имя Эренбурга упоминалось в положительном контексте и в следующих письмах.


    В том же году Эренбург был включен в Президиум Правления Союза советских писателей. Что же касается реорганизации прокоммунистического МОРП в более широкое объединение под руководством Эренбурга, то из этого ничего не получилось — писатели Запада не желали впрягаться в телегу, которой явно стремился управлять советский кучер. Однако именно Эренбург стал инициатором проведения двух международных конгрессов писателей в защиту культуры, которые состоялись в 1935, 1937 гг. в Париже и Мадриде и носили ярко выраженную антинацистскую окраску.
    
    Перед войной
    Когда в 1936 г. вспыхнула гражданская война в Испании, Эренбург отправился в эту страну в качестве военного корреспондента советской газеты ”Известия”. Почти три года провел он среди испанских республиканцев. Как и корреспондент ”Правды” Михаил Кольцов, он проявил мужество, хладнокровие, решительность. Обоих журналистов часто можно было увидеть на передовых позициях, в беседах с испанскими бойцами и солдатами интернациональных бригад, приехавшими для того, чтобы сражаться с мятежниками, итальянскими и германскими интервентами. Эренбург быстро овладел испанским языком, причем настолько, что мог общаться даже с крестьянами в глухих районах страны.


    Страстный стиль корреспонденций, пронизанных ненавистью к реакции, к фашизму и нацизму, яркие образы и достоверные факты, блестящий язык — все это вывело Эренбурга не просто в первый ряд советской журналистики, но превратило его в зарубежного корреспондента № 1, влияние которого чувствовалось во всей Западной Европе. Его статьи под крупными заголовками перепечатывали самые авторитетные издания многих стран.
    Эренбург покинул Испанию в начале марта 1939 г., буквально за несколько дней до вступления войск мятежного генерала Франко в Мадрид. Испанский цикл и в тематическом, и в жанровом, и в стилистическом отношениях во многом предопределил характер публицистики Эренбурга времен советско-германской войны. 


    Когда в ноябре 1938 г. в Германии прошла волна опустошительных еврейских погромов, получивших название ”хрустальной ночи”, Эренбург, хотя он и писал в это время почти исключительно об Испании, поднял свой голос, опубликовав в ”Известиях” яркие статьи ”Антисемитское бешенство германских фашистов” и ”Законодательство погромщиков”.


    Эренбург возвратился в Париж, пользуясь уже международной известностью. Но сразу по прибытии он получил через советское посольство официальное сообщение, что, хотя он и остается в штате ”Известий” и будет получать заработную плату, статьи его более печататься не будут, а сданная в набор книга об Испании не будет опубликована. Эта информация весьма, разумеется, огорчила писателя, но отнюдь его не удивила. Только что прошел XVIII съезд ВКП(б), на котором Сталин в отчетном докладе произнес несколько фраз, которые для многих прозвучали как общие места, но опытными политическими наблюдателями, в том числе Эренбургом, были восприняты однозначно — советский диктатор предлагает примирение своему германскому собрату Гитлеру. Когда же в начале мая 1939 г. появилось сообщение о снятии еврея М.М.Литвинова с поста наркома иностранных дел и назначении на этот пост по совместительству главы правительства В.М.Молотова, Эренбургу полностью стало ясно, что готовится сделка Сталина-Гитлера, которая и свершилась 23 августа в форме советско-германского договора о ненападении. Как и все люди, за исключением горстки боссов в Берлине и Москве, Эренбург понятия не имел о подписанном одновременно дополнительном секретном протоколе, разделившем восточную Европу на германскую и советскую сферы, но последующие события убедили его в том, что одним только миролюбивым пактом дело отнюдь не ограничилось.
    
    В начале второй мировой
    Начало второй мировой войны застало Илью Эренбурга во Франции. Понимая, что в реально создавшихся условиях антигитлеровская проза никак не может рассчитывать на публикацию в СССР, он все же стал готовить материал для нового романа, на этот раз посвященного предвоенной и военной Франции, французскому нацизму и борьбе против него. Пока, правда, это были лишь черновые наброски. Деятельный и всегда занятый Илья Григорьевич теперь вдруг на целый год оказался не у дел. Он с ужасом наблюдал развертывание совместных агрессивных действий Германии и СССР против Польши, дальнейшие акты захвата независимых европейских стран обоими хищниками.


    Когда 14 июня 1940 г. немецкие танковые колонны вступили в опустевший Париж, объявленный открытым городом, Эренбург воочию увидел тех, кого он считал величайшими врагами человечества. Хотя он был евреем, неприятностей у него не было, — Эренбург был официальным лицом, обладавшим паспортом дружественного еще Германии государства. Почти полтора месяца он наблюдал за поведением оккупантов в поверженной французской столице. В конце июля он поездом выехал в СССР, получив возможность, таким образом, хотя бы из окна вагона увидеть Германию, содрогавшуюся в восторженном оргазме победителя.


    Официальная Москва была настроена вроде бы мирно, но за этим внешним успокоением чувствовались скрытая нервозность, опасения, что успехи ”наших заклятых друзей” слишком велики и неожиданны. Слова по поводу ”заклятых друзей” Эренбург, как он позже писал, произносились в советской столице неоднократно многими людьми. В сентябре 1940 г. замысел нового романа, который был назван ”Падение Парижа”, стал воплощаться в жизнь. Роман по частям передавался в журнал ”Знамя”, но в редакции писателя предупредили, что в ”инстанции”, или в ”высших кругах” к его замыслу относятся неодобрительно. Это было время, которое он позже назвал ”частичной немилостью”.


    Но уже в начале 1941 г. ей на смену пришла вначале, так сказать, ”сдержанная милость”, а вслед за ней и официальное признание,. Настроение в кремлевских кабинетах постепенно менялось, хотя и с возвратами назад, отношение к Германии ухудшалось. Недавний, ноябрьский визит Молотова в Берлин не дал результатов. Сталин то высказывался за сдерживание Гитлера, то выражал желание примкнуть к агрессивному блоку Германии, Италии и Японии. Редакцию журнала ”Знамя” ,известили в ЦК, что она может начать публикацию ”Падения Парижа”. Когда же 24 апреля Эренбургу позвонил Сталин и высказал удовлетворение прочитанным, Илья Григорьевич мигом превратился в одного из патриархов советской литературы. Правда, отдельным изданием ”Падение Парижа” было опубликовано уже после нападения Германии на СССР, но с 24 апреля перед Эренбургом вновь открыли двери все издательства. Спешно был опубликован его поэтический сборник ”Верность”, в который, в частности, вошли стихи, посвященные трагическим судьбам европейского еврейства.


    Осмелевший Эренбург стал высказывать критические замечания по адресу Германии, в частности мнение, что она готовит нападение на СССР. Но на этот раз официальным кругам его суждения пришлись явно не по вкусу. Эренбургу передали антисемитское суждение ”одного весьма высокопоставленного лица”: ”Людям некоторой национальности не нравится наша внешняя политика. Это понятно. Но пускай они приберегут свои чувства для домашних”. В мемуарах Эренбург писал, что он не знал, чьи это были слова, но скорее всего он скрыл авторство. Можно полагать, что имелся в виду В.М.Молотов, так как именно он был основным проводником сталинской внешней политики. Это предположение подкрепляется тем, что как раз в это время Эренбург попросил приема у Молотова, чтобы сообщить ему свои соображения о перспективах войны, но вместо ”каменной задницы”, как называли Молотова даже в высоких партократических кругах, его принял заместитель наркома С.А.Лозовский. Уже пожилой еврей, когда-то меньшевик, позже перешедший на сторону большевиков, Лозовский, чудом избежавший расправы во время ”большого террора” (он будет главным подсудимым на закрытом судебном процессе по делу Еврейского антифашистского комитета и расстреляют его лишь за несколько месяцев до смерти Сталина), был не тем деятелем, кто мог бы хоть как-то повлиять на характер советской внешней политики. Выслушав доводы Эренбурга, он бесстрастно произнес: ”Мне лично это интересно… Но вы ведь знаете, что у нас другая политика”.