Поэты «тусовались» в кругу молодой богемы. Им довелось тесно общаться с молодыми художниками и художницами из студии знаменитой авангардистки Александры Экстер. В книге «Люди, годы, жизнь» Эренбург вспоминал: «На Софийской улице, возле Думской площади, было маленькое грязное кафе; держал его худущий грек с длинным и страстным лицом моделей Эль Греко. В окне была вывеска: «Настоящий свежий простокваш». Грек готовил душистый турецкий кофе, и мы к нему часто ходили — поэты, художники, актеры». В небольшой компании, которую Эренбург поражал рассказами о жизни во Франции и Италии, были две симпатичные киевлянки, ученицы Экстер. Одна — дочь уважаемого врача, 19-летняя Люба Козинцева — жила на Мариинско-Благовещенской (теперь Саксаганского, 22). Здесь, кстати, проходило детство ее младшего брата Григория, в будущем знаменитого кинорежиссера. Квартира второй — 20-летней дочери адвоката Нади Хазиной — находилась на углу Крещатика и Институтской (дом не сохранился). Из окон этой квартиры Осип Мандельштам однажды увидел телегу, наполненную раздетыми трупами: их вывезли из специального расстрельного помещения ЧК в Липках. Потом поэт напишет: «Пахнут смертью господские Липки».


У Мандельштама возникла любовь к Надежде, Эренбург питал надежду на брак с Любовью. Степенные родители девушек не стали чинить преград: в 1919 году уже невозможно было понять, какие женихи для дочерей могут считаться удачными, какие — нет.


Илья Эренбург и Любовь Козинцева поженились, как положено — побывали и в загсе, и у раввина Абрама Гуревича. У Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной все было гораздо проще. Надежда Яковлевна потом вспоминала: «…Мы «обвенчались», то есть купили возле Михайловского монастыря два синих колечка за два гроша, но, так как венчание было тайное, на руки их не надели. Он носил свое колечко в кармане, а я — на цепочке, припрятав на груди».


Удивительно, но это факт: стремительное знакомство в смятенной обстановке гражданской войны помогло возникнуть двум прочным и длительным союзам. Любовь Эренбург оставалась для Ильи Григорьевича до конца его дней самым близким человеком. Многие вспоминали о ее красоте и чудесном характере, который не изменял ей даже тогда, когда над мужем сгущались тучи несправедливых гонений. Еще большее мужество пришлось проявить Надежде Мандельштам. Ее муж органически не умел приспосабливаться и лгать, а высказывать вслух правду было смертельно опасно. Сталинская власть отправляла Осипа Эмильевича в ссылки, в конце концов сгноила в пересыльном лагере под Владивостоком. Его. жена сама прошла лагеря, но сумела сохранить острую память и ясный ум. Ее воспоминания — потрясающий исторический и литературный документ. Надежда Мандельштам писала о сталинском времени с шокирующей откровенностью, не стесняясь называть людей и их поступки так, как они заслуживали.


Но об Илье Эренбурге она нашла совсем другие слова: «Среди советских писателей он был и оставался белой вороной. Беспомощный, как все, он все же пытался что-то делать для людей».


Последние годы обесценили множество литературных репутаций, однако имена Мандельштама и Эренбурга по-прежнему дороги читателям. Трудно сказать, насколько иными были бы их судьбы, не окажись они оба в 1919-м в Киеве. Но они побывали здесь — и среди кровавого карнавала на улицах рокового города отыскали свою Надежду и свою Любовь.