Накрапывал мелкий дождь. Как-то вызывающе чернело умытое водой массивное мраморное надгробие на могиле Сержа Лифаря, расположенное неподалеку от входа, за алтарной апсидой небольшой церквушки, так сказать, в главном пантеоне. Киевлянин, сделавший на чужбине головокружительную карьеру, и после смерти «держался», уже в виде памятника, помпезно. На черном постаменте все регалии покойного, выполненные в позолоте, включая орден Почетного легиона и надпись: «Серж Лифарь из Киева». Правда, на французском языке. Могила знаменитого кинорежиссера Тарковского выглядела куда загадочнее и скромнее. Большой серый валун. На нем — овальная керамическая иконка и надпись: «Андрею Тарковскому — Человеку, который увидел Ангела». И все…

Массивный надгробный камень из нетесаного гранита на могиле Виктора Некрасова успел за несколько лет зарасти самым настоящим мхом. Что удивило… У надгробия — плетеная корзинка с монетками, преимущественно российскими. Таким вот образом мечтают многие в разных странах, судя по географии монет, чтобы прах писателя оказался в киевской земле. Да только надо ли?

Родился Виктор Платонович не в Париже, а в Киеве. Случилось это замечательное событие 17 июня 1911 года. Так что Андрей Синявский применил гиперболу. Но первые четыре года жизни действительно провел в Лозанне, где мама окончила медицинский факультет местного университета, и в Париже. В Киев семья перебралась в 1915-м, в разгар мировой бойни, подальше от европейского театра военных действий. Впрочем, иллюзии по поводу мирной жизни в родном городе рассеялись быстро. Киев тогда уже имел статус прифронтового города. Повсюду были устроены военные госпитали (включая монастырские строения), в особо опасные дни вводился комендантский час. Город ощущал нехватку продовольствия. Цены черного рынка и дорогущих магазинов сильно кусались.

В 1917 году, не прожив и тридцати лет, умер отец будущего писателя — Платон Федосеевич. А вот мама — Зинаида Николаевна (в девичестве — Мотовилова, дальняя родственница Анны Ахматовой) прожила долгую жизнь и умерла в Киеве в 1970 г. на 91-м году жизни, насмотревшись за десятилетия пребывания в родном городе на многое и многих… Могилы родителей Виктора Платоновича на Байковом кладбище в Киеве и сегодня выглядят опрятными. За ними ухаживают киевские друзья писателя… Имя Некрасова после разгромной критики со стороны Никиты Сергеевича Хрущева, устроенной им 8 марта 1963 года, вскоре исчезло из Большой советской энциклопедии, ее украинской пародии — УРЭ и всех специализированных справочников. Как здесь не вспомнить, что, скажем, после ареста Лаврентия Берия подписчикам БСЭ настоятельно предлагалось вырвать статью о нем, поменяв на «бесплатно» высланный редакцией очерк о Баренцевом море.

Не оказалось фамилии «Некрасов» и в увесистом томе «Митці України», изданном уже в 1992 году. «Некрасов, да не тот! Я знаю лишь одного Некрасова, а об этом и слышать не хочу!» — распинался «керманич». Возмущению Хрущева не было предела. Видите ли, в Америке и Италии Некрасов узрел не только трущобы и вереницы безработных в очереди за похлебкой! Автора в стране пролетарской литературы перестали печатать.

Но рукописи не горят! На Западе многотысячными тиражами было издано все написанное Некрасовым как на родине, так и в изгнании. В СССР книга лауреата Сталинской (переименованной после в Государственную) премии «В окопах Сталинграда» — практически первое непафосное светское произведение на тему военного лихолетья и страшной битвы на Волге — была переведена на 36 языков и многократно (более 120 раз!) переиздавалась миллионными тиражами вплоть до опалы и начала травли писателя. Эта книга и сейчас остается любимой у многих соотечественников, а ведь было время, когда ее изымали из библиотек страны!

Виктор Платонович Некрасов — Киевлянин. Именно так, с большой буквы. Едва ли можно сыскать еще одного настолько кропотливого, дотошного исследователя истории нашего города, да к тому же и праведника, так влюбленного в Киев! И при этом — замечательного рассказчика, умеющего вложить в слово все мастерство и душу, а не только оперировать знаниями. Некрасов был свидетелем и участником многих «будней великих строек». После окончания железнодорожно-строительной профшколы работал на возведении крупнейшего в Советском Союзе железнодорожного вокзала в Киеве. Окончил архитектурный факультет Киевского строительного института (теперь — Национальная академия строительства и архитектуры) и Театральную студию при Киевском театре русской драмы. Трудолюбивый и разносторонне образованный, Некрасов (семья имела мощные интеллигентские корни) до начала Великой Отечественной войны успел поработать архитектором, затем художником театра и актером в Киеве, Ростове-на-Дону, Кирове (ныне — Вятка), Владивостоке… Воевал в Сталинграде, на украинских фронтах и в Польше. В 1944 году был комиссован в звании капитана в связи со вторым тяжелым ранением. Удостоен боевого ордена Красной Звезды и медали «За отвагу». В годы войны подобными наградами не разбрасывались! После победы работал журналистом в киевской газете «Радянське мистецтво» (теперь — «Культура і життя»), параллельно писал свою знаменитую книгу «В окопах…». Человек ярко выраженной гуманной гражданской позиции, непримиримый ко всякой фальши, Виктор Платонович Некрасов настоял на создании памятника расстрелянным евреям и военнопленным в Бабьем Яру, сделав это в разгар жуткой антисемитской кампании. На митинге кто-то упрекнул оратора в том, что, дескать, не только евреи расстреляны в этом яру. «Это так, — парировал Некрасов, — но только евреи погибли здесь лишь потому, что они — евреи!». Никита Сергеевич, усматривавший в евреях врагов советской власти, не мог смириться с гуманистом Некрасовым.

«Падение Хрущева, — писал Виктор Платонович, — кое-что изменило в моей судьбе. Оказалось, что в Америке есть кое-что, что можно и похвалить, и злополучные очерки вышли отдельной книжкой. На какое-то время передо мной открылся шлагбаум в литературу, пока в 1969 году опять не закрылся. Я подписал коллективное письмо в связи с процессом украинского литератора Черновола и позволил себе выступить в день 25-летия расстрела евреев в Бабьем Яру». С того момента в «компетентных органах» и было заведено на Виктора Платоновича «персональное дело», в котором значилось, что»фигурант организовал массовое сионистское сборище»…

Чтобы оценить, насколько Некрасов любил наш город, стоит перечитать многие его произведения. Как и у Михаила Булгакова, в большинстве из них присутствует «мать городов русских». А уж «городским прогулкам» и «Запискам зеваки» нужно вообще посвятить отдельные статьи.

Некрасов подарил нам Дом Турбиных, а значит, содействовал возвращению в Киев опального Мастера, порадовал и Замком Ричарда Львиное Сердце, ведь дотоле ничего мистического с этим вместительным доходным домом если не рядовой, то и не выдающейся архитектуры не связывал никто. Он отчаянно сопротивлялся идее возведения на Печерском холме стометровой статуи Родины-Матери, которая, случись подобное, вознеслась бы со своим мечом выше Лаврской колокольни (замысел фор-проекта ансамбля, выполненный Евгением Вучетичем, был после смерти творца значительно подкорректирован в лучшую, чем могло бы быть, сторону). Влюбленный в Киев Некрасов оставил нам замечательные «городские прогулки», в которых так ярко описал свой любимый Киев, причем сделал это, так сказать, глядя «со своей колокольни». Эти эссе были напечатаны с легкой руки литератора и близкого друга писателя Анны Самойловны Берзер в журнале «Юность» перестроечных времен (№7 за 1988 год). Позже, уже в эмиграции, выйдут «Записки зеваки», переработанные и дополненные автором «прогулок» по Киеву… Там появятся нелицеприятные, но объективные комментарии по поводу деятельности украинской советской и партийной элиты. В журнальном варианте таких наблюдений, разумеется, быть не могло. Но это произошло уже при Михаиле Горбачеве, а в январе 1974 года на квартире у Виктора Платоновича двое суток длился обыск! Шла нескончаемая череда допросов. Гэбисты предлагали сотрудничество. «17 января 1974 года девять человек, предъявив соответствующий на это ордер со всеми подписями, провели в моей квартире обыск… К концу вторых суток они все поставили на место, но увезли с собой семь мешков рукописей, книг, журналов, газет, писем, фотографий, пишущую машинку, магнитофон с кассетами, два фотоаппарата и даже три ножа — два охотничьих и один мамин, хирургический…

В ордере на обыск сказано, что он производится у меня как у свидетеля по делу №62. Что это за дело и кто по нему обвиняется — тайна для меня. Но по этому же делу у пятерых моих друзей в тот же день были произведены обыски, а трое были подвергнуты допросу… Всех их в основном расспрашивали обо мне. Что же касается меня самого, то я после обыска шесть дней подряд вызывался на допрос в КГБ к следователю по особо важным делам. Как сказано было в том же ордере, цель обыска — «обнаружение литературы антисоветского и клеветнического содержания».

На основании этого у меня были изъяты, кроме моих рукописей, книги Зайцева, Шмелева, Цветаевой, Бердяева, «Один день Ивана Денисовича» на итальянском языке (на русском не взяли), однотомник Пушкина на языке иврит (вернули), «Житие преподобного Серафима Саровского» (вернули), «Скотный двор» Оруэлла оставили себе… Во многих инстанциях — а сколько у меня их было, и высоких, и пониже, и всесильных, и послабее! — мне говорили (кто строго, кто с улыбкой), что давно пора сказать народу, по какую сторону баррикад я нахожусь. Как сказать? И подсказывали. Кто попрямее, кто более окольными путями, что вот, дескать, есть газеты, а в газеты люди — и какие люди! — пишут письма. А вы что же?».

Все это и вынудило уставшего физически и морально писателя уехать за границу. «Самое антисоветское, если советское считать хорошим, — это Сталин», — сказал писатель перед отъездом третьему секретарю ЦК КП Украины товарищу Маланчуку. Нетрудно догадаться, что коммунистической партии такие люди, как Некрасов, были противопоказаны. Виктор Платонович смог выехать за пределы страны сначала в Швейцарию, а затем во Францию.

«Что сказать о Западе за полгода жизни? — делился парижскими впечатлениями со Львом Копелевым вынужденный политический эмигрант Некрасов. — Пока только присматриваюсь, коренных французов не знаю, англичан — еще меньше, еще молниеноснее; но жить им и жить со всеми инфляциями и дорожающим бензином многие и многие годы в загнивающей этой системе». Сказано это было в декабре 1974 года. Уезжая в Париж, Некрасов был сильно обижен на Киев. Однако, несомненно, в некотором пренебрежении к родному городу чувствовалась самозащита. Как скажет Раиса Орлова: «Нельзя так написать о родном городе, сколько бы горя он, город, ни принес, если его не любить… Может, впрочем, оно легче — думать, что не скучаешь…».

«Кому это нужно?» — под таким названием сочинил Некрасов перед отъездом в изгнание письмо-памфлет, которое охотно печатали в самиздате. В нем есть такие, например, строчки: «…За то, что позволил себе иметь собственное мнение, не совпадающее с линией партии», было сказано в решении об исключении меня из КПСС… С тех пор я как писатель, то есть как человек, не только пишущий, но и печатающийся, перестал существовать. Рассыпан был набор в журнале «Новый мир», запрещено издание двухтомника моих произведений в издательстве «Художественная литература», изъяты из всех сборников критические статьи, посвященные моему творчеству, выпали мои рассказы из юбилейных сборников об Отечественной войне, прекращено производство кинофильма по моему сценарию о Киеве. Одним словом, не получай я 120 рублей пенсии, пришлось бы задуматься не только о творческих своих делах». В Париже Некрасов создал свое закатное произведение: «Маленькую печальную повесть». Произведение во многом биографическое. Оно действительно «печальное». Впрочем, все, что создал Мастер, отмечено грустью. Иногда прозрачной и легкой, порой — очень тяжелой.

В эмиграции Виктор Платонович сетовал на потерянную связь с родиной, хотя в его квартире на площади Президента Кеннеди бывали многие замечательные «русские»: Галич, Вознесенский, Казаков, Окуджава, Аксенов, Максимов, Лунгин, Геллер… Побывали бы, если бы не ушли из жизни, Шукшин и Шпаликов, побывал бы, если бы смог выехать, Сахаров. Эти и многие другие наши соотечественники не предали своего Вику (его никто не называл по имени-отчеству), делили с ним минуты радости и печали. Внук киносценариста Гелия Снегирева — киевского друга Виктора Платоновича — Феликс также подтвердил мне, что даже в весьма почтенном возрасте Некрасов обижался на обращение «дедушка». Был молод душой, просил, а выпив, настаивал, чтобы все, от мала до велика, именовали его не иначе, как дядя Вика…

Не знаю, была ли судьба благосклонна к нашему герою, нашему дяде Вике, или нет? Хотя он все-таки выжил в революцию, не погиб в Сталинградском котле. Написал прекрасную книгу, был обласкан другом всех советских писателей. Попал в опалу и немилость, но был выпущен за границу. Много печатался, прожил в общем-то долгую жизнь. Хотя сильно и тяжело болел, но «умер в своей постели». Впрочем, как и Борис Пастернак…

В самом сердце Киева, в Пассаже на улице Крещатик, не так давно появилась мемориальная доска. Она была установлена с большим трудом, ибо земля к тому времени еще носила многих «радянських письменників», которые поносили в дни травли творческой интеллигенции среди других и Некрасова. На ней в окружении киевских и парижских красот изображен Виктор Некрасов с неизменной «беломориной» в руке. Радует, что хоть так вернули память. Но хочется большего, ведь наш Виктор Платонович давно заслужил настоящий памятник. Конечно же, не какой-нибудь «конный», помпезный, а вполне приземленный, соответствующий ауре Киева памятник Киевлянину из навсегда ушедшей эпохи. В 1990 году издательство «Дніпро» после долгих мытарств «спромоглося» выпустить в свет книгу избранных произведений Некрасова «Написано карандашом». По-моему, эта книга так и осталась единственной, изданной в Украине после перестроечной реабилитации автора…
Вместо послесловия

— А что, у Некрасова юбилей? — озадаченно спросил меня журналист, увидев подготовленный к печати материал. — Да нет, — ответил я. — Тогда зачем? — не переставал удивляться будущий акулий хрящ пера. — А действительно, зачем? — задумался и я. Наверное, затем, чтобы помнили.