Киевлянка поневоле

Аня Горенко родилась в Одессе. Но до 16 лет она прожила преимущественно в Царском Селе, выезжая лишь на лето в Севастополь. Впрочем, уже в пятилетнем возрасте Аня впервые «встретилась» и с Киевом: тогда ее родители прожили здесь целую зиму в гостинице.

По воспоминаниям, той зимой маленькая Аня с сестренкой Рикой (Ириной) много времени проводили в киевских парках, куда их водила няня. Очевидно, на месте сегодняшнего стадиона «Динамо» тогда выступал бродячий цирк или зверинец, и там с девочками произошло страшное приключение. Они сбежали вниз с горы и попали в загородку с медведем. Анна Андреевна через полвека так вспоминала об этом: «Ужас окружающих. Мы дали слово няне скрыть событие от мамы, но маленькая Рика, вернувшись, закричала: «Мама-мишка-будка-морда-окошко!».

А возле Мариинского дворца с Аней произошло другое событие, которое можно считать символичным. Она нашла булавку в виде лиры, и няня сказала ей: «Это значит, ты будешь поэтом».

Однако по-настоящему киевский период жизни Ани Горенко начался лишь когда ей исполнилось 17 лет. За год до того жизнь девушки резко изменилась: семья ее родителей распалась. Из-за сложных обстоятельств Анне в августе 1906 года пришлось переехать в Киев и поселиться у своей кузины. В Киеве Аня училась в последнем классе гимназии.

Прекрасные парки, которых было так много в Киеве, привлекали Аню в пору ее юности. Но в целом шумный торговый город был так не похож на любимые Анины места. Ее душе были близки парадный и таинственный Петербург, тихое величавое Царское Село. А Киев чуткой девушке кажется суетным и мещанским.

Спустя десятилетия Анна Андреевна вспоминала: «Я не любила дореволюционного Киева. Там ведь много было богачей и сахарозаводчиков. Они тысячи бросали на последние моды, они и их жены. Моя семипудовая кузина, ожидая примерки нового платья, целовала образок Николая Угодника: «Сделай, чтобы хорошо сидело…». Ахматова признавалась, что в молодости была несправедлива к Киеву, потому что жила там трудно и не по своей воле. Но с годами, по словам Анны Андреевны, Киев часто всплывал в ее памяти.

 

«Какая странная Горенко…»

Недавно опубликованы письма Ани Горенко к ее дяде Сергею фон Штейну, написанные в киевский период. Не рассчитанные на посторонних людей, эти страницы тоже очень много говорят о незаурядной личности, какой была Аня в юные годы. Вчитаемся в эти строки юной девушки:

«Все праздники я провела у тети Вакар, которая меня не выносит. Все посильно издевались надо мной, дядя умеет кричать не хуже папы, а если закрыть глаза, то иллюзия полная. Кричал же он два раза в день: за обедом и после вечернего чая».

«Денег нет. Тетя пилит. Кузен Демьяновский объясняется в любви каждые пять минут».

«Слишком мы разные люди. Я все молчу и плачу, плачу и молчу. Это, конечно, находят странным, но так как других недостатков я не имею, то пользуюсь общим расположением».

«Летом Федоров опять целовал меня, клялся, что любит, и от него пахло обедом».

Читая эти строки, словно бы перекочевавшие со страниц Чехова, удивляешься, что Ахматова всю жизнь не любила именно творчество Чехова, чем и шокировала всякого интеллигентного собеседника. Видимо эта странная неприязнь вызвана необычайным родством мировоззрений, «общностью печали» двух великих литераторов. А одноименные заряды, как известно, отталкиваются…

Сохранились и воспоминания Аниной одноклассницы Веры Беер. Судя по этим воспоминаниям, Аня Горенко постоянно находилась в задумчивом и как бы отрешенном состоянии. Но в то же время она уже тогда умела несколькими словами поразительно верно определять сущность человека.

В воспоминаниях Веры Беер есть такой эпизод: «Киевская весна. Синие сумерки. Над площадью густо, медленно расходится благовест. Хочется зайти в древний храм святой Софии, но ведь я принадлежу к „передовым“, и в церковь мне не подобает ходить. Искушение слишком велико. Запах распускающихся листьев, золотые звезды, загорающиеся на высоком чистом небе, и эти медные торжественные звуки — все это создает такое настроение, что хочется отойти от обыденного. В церкви полумрак. Народу мало. Усердно кладут земные поклоны старушки-богомолки, истово крестятся и шепчут молитвы. Налево, в темном приделе вырисовывается знакомый своеобразный профиль. Это Аня Горенко. Она стоит неподвижно, тонкая, стройная, напряженная. Взгляд сосредоточенно устремлен вперед. Она никого не видит, не слышит. Кажется, что она не дышит. Сдерживаю свое первоначальное желание окликнуть ее. Чувствую, что ей мешать нельзя. В голове опять возникают мысли: „Какая странная Горенко. Какая она своеобразная“. Я выхожу из церкви. Горенко остается и сливается со старинным храмом. Несколько раз хотела заговорить с ней о встрече в церкви. Но всегда что-то останавливало. Мне казалось, что я невольно подсмотрела чужую тайну, о которой говорить не стоит».

Киевские храмы Ахматова упоминала в стихотворениях несколько раз. Пусть большинство этих стихов не относятся к самым удачным ее творениям. Но разве может сердце киевлянина не забиться учащенно, когда читаешь такие поэтические зарисовки из раннего ахматовского творчества:

Стал мне реже сниться, слава Богу,
Больше не мерещится везде.
Лег туман на белую дорогу,
Тени побежали по воде.

И весь день не замолкали звоны
Над простором вспаханной земли,
Здесь всего сильнее от Ионы
Колокольни лаврские вдали.

Подстригаю на кустах сирени
Ветки те, что нынче отцвели,
По валам старинных укреплений
Два монаха медленно прошли.

Мир родной, понятный и телесный
Для меня, незрячей, оживи.
Исцелил мне душу, Царь Небесный,
Ледяным покоем нелюбви.

Столь отталкивающий «ледяной покой нелюбви» здесь, на самом деле, является типичным ахматовским шифром. С первых же киевских стихов Анна часто приписывает своей лирической героине чувствования этакой загрустившей грешницы, ненавистницы, колдуньи-ворожеи, детоубийцы. При этом сама выпуклость ахматовской печали (да и непременно соседствующие с печальными мыслями «положительные» пейзажные образы) выявляют, что все ее «ненависти» и «проклятья» — это гипербола, сознательный «перегиб». Если можно так выразиться, «тонкое преувеличение» некоторых «нехороших» мыслечувств, искушающих, наверное, каждого человека.

И вот, в подтверждение тому, другое, тоже еще довольно слабое, решение исконных ахматовских тем:

И в киевском храме Премудрости Бога,
Припав к солее, я тебе поклялась,
Что будет моею твоя дорога,
Где бы она ни вилась.

То слышали ангелы золотые
И в белом гробу Ярослав,
Как голуби, вьются слова простые
И ныне у солнечных глав.

И если слабею, мне снится икона
И девять ступенек на ней.
А в голосе грозном софийского звона
Мне слышится голос тревоги твоей.

 

Поэтесса-невеста

В 1907 году Аня закончила гимназию. Тогда же закончился первый, гимназический год ее киевской жизни: тяжело заболевшая девушка уехала в Севастополь к родственникам и прожила там почти год.

Видимо, в Севастополе она почувствовала себя еще более одинокой, и Киев оттуда воспринимался уже не как чужой город, а как тот, в котором осталась частичка души. В ее записях читаем: «За этот год 7-8 раз ездила в Киев к кузине погостить».

За время, проведенное в Крыму, здоровье Ани окрепло. И уже летом 1908 года она вернулась в Киев и сняла себе квартиру на улице Тарасовской, невдалеке от Ботанического сада университета. А спустя несколько недель Анна поступила в Киевский женский университет св. Ольги. Во время обучения на первом и втором курсах киевского вуза она создала много стихотворений. Некоторые из них через три года вошли в ее первую книгу «Вечер» и стали широко известны.

В начале 1909 года возобновилась переписка между Анной и Николаем Гумилевым — царскосельским другом Ани еще с гимназических лет. Став известным поэтом, Николай много раз делал ей предложения, в том числе и дважды приезжая для этого в Киев.

А в конце осени 1909 года Гумилев вместе с группой поэтов выступал в Киеве на поэтическом вечере. Анна присутствовала в зале, и после выступления она и Николай бродили вдвоем по городу. На месте нынешнего «Украинского дома» в самом начале Крещатика тогда находилась гостиница «Европейская». Анна Андреевна рассказывала, что они с Николаем зашли в кафе этой гостиницы погреться и выпить кофе, и там Гумилев еще раз сделал ей предложение. Она ответила согласием.

Через полгода, в апреле 1910 года в Николаевской церкви на Никольской Слободке состоялось венчание 20-летней Анны Горенко и 23-летнего Николая Гумилева. По воспоминанием свидетелей, на свадьбе не было родственников и друзей новобрачных, это было чуть ли не тайное венчание. Аня выехала из дому в своей обычной одежде, и только где-то недалеко от церкви переоделась в подвенечный наряд.

Почему для этого таинства был выбран храм не в Киеве, а в селе за Днепром? Возможно, в связи с трауром в семье Гумилевых (за несколько месяцев до того умер отец Николая) молодожены избегали пышного обряда в многолюдной городской церкви. Есть еще объяснение: Никольская слободка находится вблизи Дарницы, где на одной из дач почти постоянно жила мать Анны.

А сама Никольская церковь на Никольской слободке стояла и действовала еще долго, пережила и гонения, и две войны. Но в хрущевскую эпоху этот замечательный храм, к сожалению, был снесен. Теперь на его месте — выход из станции метро «Левобережная».

«И за Днепр широкий звон летит…»

После свадьбы Николай и Анна переехали в Царское Село. Уезжая из Киева, поэтесса без сожаления оставила и учебу в киевском женском университете. Закончился второй, двухлетний студенческий период ее жизни в Киеве.

Но еще много раз Ахматова приезжала в город над Днепром. В тетрадях Анны Андреевны сохранились об этом позднейшие отрывочные записи. Например, она вспоминает, как попала в знаменательную дорожную пробку: «в день убийства Столыпина в Киеве ехала на извозчике и больше получаса пропускала мимо сначала царский поезд, затем киевское дворянство на пути в театр…»

А в июле 1914 года, в последние мирные дни перед началом мировой войны и крушения всего старого мира, Ахматова снова на неделю приезжает в Киев («Не в самый Киев, а в Дарницу, — уточняет она. — Мама там жила»). И добавляет, что Дарница — это «местечко под Киевом, станция железной дороги сейчас же за мостом».

В одной из записей Анны Андреевны говорится о том, что в тот тревожный год ее младшая сестра Ия ходила в Дарницкий лес, где встретила известного в тех местах старца-подвижника. Слова, сказанные старцем, Анна от имени сестры воплотила в стихотворные строчки:

Подошла я к сосновому лесу.
Жар велик, да и путь не короткий.
Отодвинул дверную завесу,
Вышел седенький, светлый и кроткий.

Поглядел на меня прозорливец
И промолвил: «Христова невеста!
Не завидуй удаче счастливиц,
Там тебе уготовано место.

Позабудь о родительском доме,
Уподобься небесному крину.
Будешь, хворая, спать на соломе
И блаженную примешь кончину«.

Верно, слышал святитель из кельи,
Как я пела обратной дорогой
О моем несказанном веселье,
И дивяся, и радуясь много.

Родившаяся в Киеве Ия Горенко прожила немного: она умерла в революционное лихолетье от туберкулеза и голода. Мать Анны и Ии рассказывала, что ей не в чем было похоронить дочку, и ее завернули в тряпье… Видимо, об этом и говорил подвижник в лесах Дарницы…

В те же страшные годы Анна Ахматова в далеком Петербурге слышит о революционных событиях в Киеве и создает одно из самых известных и замечательных своих стихотворений:

Широко распахнуты ворота,
Липы нищенски обнажены,
И темна сухая позолота
Нерушимой вогнутой стены.

Гулом полны алтари и склепы,
И за Днепр широкий звон летит.
Так тяжелый колокол Мазепы
Над Софийской площадью гудит.

Все грозней бушует, непреклонный,
Словно здесь еретиков казнят,
А в лесах заречных, примиренный,
Веселит пушистых лисенят.

Вот она, многослойность ахматовских мозаик! С одной стороны, в самом воздухе стихотворения разлиты сквозящий неуют и тревожные звуки. С другой стороны, все это не просто пейзаж, даже не состояние души человека, а еще и легкие исторические намеки. Ведь описанная тревога исходит не из храма, а скорее с площади, от митингующих улиц. Да и строчка «словно здесь еретиков казнят», написанная в 1921 году, звучит слишком многозначительно. Кроме того, в текст вставлена острейшая «перчинка» — имя гетмана Мазепы. По разным причинам оно сразу задевает, не оставляет равнодушным ни сторонников русской идеи, ни сторонников идеи украинской.

И вдруг, с четвертой стороны, оказывается, что совсем рядом, уже за Днепром, этот грандиозный кровавый гул площадей и набатов — не более чем минутная потеха для природных обитателей. Которые, кстати, упомянуты «с украинским акцентом» (по-русски было бы «лисята»). А главное, что эти звериные детки, в отличие от разъярившихся людей, остаются по-прежнему милыми и вызывают добрую улыбку…

…Да, киевский период жизни Ахматовой был ранним утром ее жизни. Но отсвет этого периода, как видим, сохранился и в ее памяти, и в стихах. Не только с Петербургом, но и с Киевом Анна Ахматова не разлучима — потому что и на киевских стенах осталась ее тень.

По материалам очерков Евдокии Ольшанской