— В одном из 80-х годов появился у нас интереснейший человек, художник Валериан Александрович, — вспоминает Николай Мурашко. — Его приветливо приняли у нас: это был невысокий горбатенький господин с такими чудными манерами воспитанного человека и красивой приятной петербургской речью, наблюдательный, остроумный, что сразу привлекал к себе, заставляя забыть недостаток в строе его фигуры… Он был не очень щепетилен в костюме. Целый утренний час проводил в умывании, чистке и вообще в приведении себя в аккуратнейший вид. Лукавая горничная подсмотрела даже, что он иногда на ночь делает себе папильотки. Волосы у него были большие и красивые… (Впрочем, что касается внешнего облика художника, то существует его карандашный портрет работы, написанный Михаилом Врубелем. — О.Л.). Видимо не любящий одиночества, прекрасно подружился у меня с семьей, писал в моем кабинете своих котов, кстати, в моделях недостатка не было. У нас животных любили, и он их мог наблюдать, сколько хотел во всякое время. Валериан Александрович работал, и произведения его сбывались и оценивались иногда очень недурно. Мне было очень приятно иметь под рукою умного и в искусстве сведущего человека. Вырос В. А. Яблочкин в столице, кончил Академию художеств, сын известного режиссера Петербургского Императорского театра, человека широко образованного и общественного. В такой среде, понятно, Валериан Александрович, как от природы не глупый человек, неминуемо был человек с содержанием…


Впрочем, «К преподаванию в школе мне привлечь его не удалось; он с такой милой улыбкой заявил: «Котов писать — задача не велика, а больше я-то ничего и не умею». Так говорил о себе Валериан Александрович, с шутливой скромностью, но он был прекрасным членом нашего школьного Совета». И на знаменитом пимоненковском силуете, украшающем обложку переиздания «Воспоминаний старого учителя», Яблочкин не просто фигурирует, но и предстает в самом почетном обществе — Мурашко, Врубель, Пимоненко.


Итак, Валериан Александрович Яблочкин рисовал котов. Наблюдал — и рисовал. В творчестве своем он знавал и минуты истинного вдохновения: «Я одним один раз написал черного кота, кота колдуньи старой, понимаете, мне так хочется это повторить…» К сожалению, чаще выходило по-другому: «Этот милый, приветливый человек вдруг мог загрустить, заскучать; наверное, тому отчасти был причиной его физический недостаток, его горбатость. Как-никак, а все-таки он человек не как все. И в эти моменты он, бедный, запивал. Он — домосед великий — сейчас уходил из дому… главное, что этот человек совершенно перерождался; из человека крайне вежливого, кроткого он преврщался в человека задорного. Подбоченясь одной рукой, он другой тряс в воздухе кистью руки с своими худыми, длинными, белыми пальцами и отчаянно грубил». Грубости (правда, если верить Николаю Мурашко, довольно невинные) перемежались с похвальбой, которая звучала так: «Ты знаешь, кто я таков? Я Рафаэль котов!»


А вот конец истории: «Он уехал к Путивлю в имение Шечковых, где, говорят, великолепно написал Ромео и Джульетту в виде кота и прелестной кошечки и, прожив немного времени, там же умер… мы его более не видели и не мало о нем погрустили». И еще о рисовальной школе, располагавшей, как известно, коллекцией «образцов» работы лучших и известнейших художников своего времени, — «Кота от него мы, конечно, имеем».


Может быть, в обществе Шишкина, Крамского, Репина, Семирадского, Матейко, Врубеля и других «мэтров» кот Яблочкина выглядел главным образом симпатичным курьезом. И все-таки — может ли быть совсем уж несчастен Художник, посвятивший свою жизнь изображению совершенных воплощений абсолютной красоты?