В неизбежном умирании и перерождении нашего города было очень много плюсов. Но были и минусы, особенно заметные любящим сердцам. Ведь есть такие странные люди, которые влюблены в город Киев. Не в столичный блеск и спектр открывающихся здесь возможностей — а в неуловимую киевскую атмосферу, в зачарованный старинный мир, сокрытый, словно град Китеж, под спудом Киева реального.

Стержнем этого романтического образа принято считать Киев конца ХIХ и начала ХХ века. Тот самый Город, который воплощен в книгах Булгакова и Паустовского, в фотографиях той эпохи, в статьях наших современников Анисимова, Ковалинского, Макарова, в «Музее одной Улицы» и в самом Спуске, на котором этот музей находится. Тайный Город этой и других эпох светится и во многих других путеводных звездах — на которые хочется откликнуться, за которыми хочется идти, чтобы принести дары своего восхищения. Или, точнее, дары ностальгии, беспричинной внутренней радости от знания тех или иных подробностей жизни другого Киева.

Обычно такая радость сочетается с философской мечтательностью. А еще — с маленькой-маленькой грустинкой…

 

Компанейский город

 

Но в чем же заключается суть киевской атмосферы? Как описать глубинный «киевский дух» именами нарицательными?

Сразу надо сказать, что задача эта нелегка. Если по аналогии вспомнить феномен Одессы или Львова, Ужгорода, Харькова, Севастополя, Петербурга (о которых «Отрок» в разное время писал) — то там почти все ясно. Эти города дышат, хочется сказать по-украински, «млосно», ароматно, заметно и покоряюще для каждого. И, соответственно, души этих городов давно воспеты, хрестоматийны. А в Киеве — наоборот, надо еще знать, где искать.

Зато неочевидность киевской атмосферы и дает нам важнейшую догадку. Киев для человека ненавязчив. Наш город не растворяет в себе человека, не доминирует — он обволакивает собой только группы людей, компании, коллективы. Неспроста даже проницательный западноукраинский автор Юрий Андрухович и некоторые другие его талантливые земляки не понимают Киева, противопоставляют ему Львов и Ивано-Франковск как города творческой атмосферы, которой в Киеве якобы нет. Индивидуалистическому нашему Западу действительно нелегко понять восточную истину Киева: здесь коллектив всегда важнее одиночки.

Киев дает возможность каждой дружеской компании наладить свой собственный уют. А потом заставляет коллективы перемешиваться; частично пересекаться друг с другом, как звенья цепи; точнее, на манер олимпийских колец. При этом наш город не максималист (что делает Киев по духу нерусским городом и прямой противоположностью Москве). Если один человек активно принадлежит к нескольким компаниям, у которых ценности взаимоисключающие, несовместимые, и прекрасно, органично уживается и там, и там — то это очень по-киевски.

У нас таких людей «перекрестного опыления» можно встретить намного чаще, чем в других больших городах. И у нас гораздо меньше, чем везде, «закрытых компаний», членам которых были бы неинтересны другие коллективы. Что самое необычное, даже киевлянин-философ — обычно не тихий замкнутый одиночка, а гипер-компанейский человек, организатор (например, Николай Бердяев, Лев Шестов, Евгений Трубецкой и многие другие).

Итак, Киев заставляет быть в компании, дружить внутри компаний и за их пределами. Здесь из пяти, десяти и более единомышленников как нигде легко создается «семья», в которой люди становятся гораздо более родными друг другу, нежели кровные родственники. Можно заметить, что у Киева вообще голос крови не в почете. Несколько утрируя, можно заявить, что родственность здесь — ничто; дружественность — все.

 

Полет

 

При этом в Киеве не только люди, но и отдельные местности, ансамбли сооружений очень часто являются «коллективом», выделяющимся на фоне окружающего района. Вот улица Владимирская и пространство Софийского монастыря на ней, что у них общего? Заходишь за софийские стены — и ты в совершенно другом мире. То же касается Печерской Лавры и окружающего Печерска; Ботанического сада с Ионинским монастырем и окружающих новостроечных районов; глухих дебрей над Днепром и лимузинных улиц по соседству…

Или возьмем улицу Большую Житомирскую. Ее фасадная часть — тесный высокий коридор, в котором пролетают машины с троллейбусами, а пешеходы жмутся на узких тротуарах к домам. А тыловая часть тех же домов — набережная над ущельями, где взгляду легко улететь в небо над Гончарами, Кожемяками, Замковой горой. Ведь эти два мира просто противоположны друг другу! Замечательные засофийские улицы и не менее потрясающий горный надподольский простор, по идее, трудно даже в сознании поставить рядом. А в Киеве они рядом находятся.

И если говорить о тех местах, в которых Киев «равен себе», — то, прежде всего, это горные смотровые точки над Днепром. Беседка на Владимирской горке, окна фуникулера, площадка под аркой Дружбы народов, площадка возле Мариинского дворца, спуск из Верхней Лавры к ее пещерам, спуск «в сирень» возле Ионинского — и еще несколько не менее культовых пунктов «медитации» и фотосъемки. В этих местах что-то главное киевское чувствуется больше, нежели во многих важных улицах, площадях, сооружениях, памятниках нашей столицы. И это подтверждают многие литераторы, писавшие о городе.

Удивляться ли, что из Киева вышли (полетели!) разработчик ракет Королев и изобретатель вертолетов Сикорский, автор мертвой петли и воздушного тарана Нестеров, дирижаблестроитель Андерс, известнейший авиаконструктор Антонов и многие другие покорители воздушного пространства. Еще бы, если в закоулках Наводницкого парка пройти к заросшей крапивой кирпичной лаврской «задней» стене, стать над ступенями, ведущими к нижнему входу в Лавру — неужели не захочется обрести крылья, оттолкнуться, взмыть над этой рекой до самой ее середины (передав привет Гоголю!), над дорожным гулом Набережного шоссе, над всем нашим набережно-шоссейным городом?!

 

Южный торт

 

Все мы представляем карту Украины и воспринимаем Киев довольно северным городом. По крайней мере, считаем его принадлежащим другому климату, чем наше Причерноморье и Приазовье. А между тем, в свое «осевое время» (сто лет назад) Киев воспринимался как один из самых южных городов империи. Никто не видел существенной разницы его погодных условий с Одессой или Таврической губернией.

Даже удивительно, как часто тогда писали об особенном киевском южном воздухе с его «более яркими красками», о киевских южных звездах и южной ночи. А особенно авторы умилялись нашим «южным пирамидальным тополям». Согласитесь, даже смешно: столбы тополей по всей Украине — самая рядовая и повсеместная зелень, трудно представить, что они могут где-то не расти. Еще удивительнее, что и жители — в частности, евреи, составлявшие 35 процентов населения Киева и 75 процентов окружающих его местечек, — воспринимались когда-то как типичное южное явление. В общем, сто лет назад для массового сознания в Киеве чуть ли не начиналось море и пляжи. Во всяком случае, тихое веяние музы дальних странствий и «чувство гавани» здесь уже ощущалось. И люди искусства его восхищенно ловили.

Тогда же Киев считался особенно «сладким» городом. Знаменитое «киевское сухое варенье» (цукаты из садовых ягод и плодов) поставлялось на императорский стол, продавалось в качестве сувенира, а само это словосочетание было хорошо известно всей России. Так же, как теперь миллионы людей знают словосочетание «Киевский торт».

Попутно отметим, что внимание к гастрономии у киевлян издавна было повышенное. Кроме фирменного торта повсеместно известна «котлета по-киевски» и хлеб с названием «Дарницкий» (он продается по всей России — интересно, кавказские или сибирские покупатели знают, где Дарница?). Также говорят, что половина империи дореволюционной слышала про рестораны на «Трухашке», а половина Советского Союза знала «Вареничную» на Крещатике. И неспроста, наверное, знаменитое стихотворение Вертинского «Киев — родина нежная» было написано здесь на листе счета, поданного официантом.

Впрочем, в Киеве не было (и нет) той массовой традиции кофепития и пребывания в кафе, какую мы знаем во Львове и западнее его. Причины неразвитой «кафешности» Киева — в описанной ненавязчивости и коллективоцентричности: здесь, скорее, привычнее собрать друзей на чай дома. А можно собраться и в парке, благо последних много, как нигде.

И еще про вкусы и ароматы. Последние полвека в Киеве есть своя «цветущая сакура», куда там той Японии! А именно — тысячи кустов сирени в Ботсаду, на цветение которых приходят сотни тысяч созерцателей и художников. Иные из них остаются в саду на медитативный пикник на целую майскую ночь. И теми же сиреневыми (очень киевскими!) ночами начинают теплиться свечки пресловутых наших каштанов — кстати, никто не замечал, что их цветы похожи на пирожные?

 

Тень Лысой горы

 

Однако пушкинский гусар, воскликнув: «То ль дело Киев! Что за край!» — только начал свое описание с вкусных галушек. А продолжил он, конечно же, киевлянками, которые кралечки и умнички, — но только «одним нехороши». А нехороши они тем, что они — ведьмы! В этом предположении Пушкина обеими руками поддержал Гумилев, и ему можно поверить: «Из логова змиева, из города Киева я взял не жену, а колдунью…»

Вообще, давно отмечено, как много великих иногородних людей увезли себе жен из Киева. Надо сказать, в этом ряду люди с явно хорошим вкусом: Бальзак (Париж), Франко (Львов), Гумилев (Петербург), Мандельштам (Петербург/Москва), Бабель (Одесса); на киевлянке был женат Пастернак, по киевлянкам страдали Врубель и Ференц Лист, и так далее до бесконечности. Не в обиду жительницам Киева, мы рассуждать об их завораживающей сущности не будем. Но не упомянуть, хотя бы вскользь, о мистике, связанной с образом Киева, было бы просто «антинаучно».

Ибо в этом «логове змиеве» обнаруживаются богатейшие пласты символов. Вспомните «Страшную месть» Гоголя или киевского бурсака Хому в его же «Вие»; «Звезду Соломона» Куприна или фантасмагории в «Белой гвардии» Булгакова. Эти и многие другие «ужастики», если ими проникнуться, превращают Киев в жутковатый васнецовский сказочный лес. А сквозь него прорастают уже новейшие легенды, например, о правительственном «Метро-2» и других тайных подземных ходах советского Киева. Наслаиваются в сознании и ужасающие реальные события недавней истории, скажем, грандиозное жертвоприношение Бабьего Яра (кстати, вот еще одно «киевское» слово, известное всему миру; никуда нам от этого не деться). Да и Чернобыль в сознании большинства людей достаточно прочно привязан к Киеву…

 

Первый пояс обороны Киева

 

«Но он не страшен»,- написал Булгаков об угрожающем светящемся мече в киевском небе. Возможно, писатель это сказал и о ком-то, кто станет героем другого его романа. «Он не страшен», потому что на самом деле в нашем небе не меч — а крест! Крест в руках у святого правителя Киева. Здесь есть кому молитвами оградить нас от водоворота вражеских сил. В одной Киево-Печерской Лавре святых почивает больше, чем их известно в иных странах. Город на них стоит. А над городом парит Оранта, «Богоматерь молящаяся» — о городе и его (и Ее) детях.

Среди киевских святых особенно много удивительных, нерядовых биографий, неординарных душевных и духовных путей. Тут и старец-девица, и колоритнейший юродивый, и преподобный, проживший весь ХІХ век и поживший в веке ХХ, и святой инок, исцеленный от немоты святым митрополитом. Есть и всем известная христианская правительница языческой страны и есть, наоборот, пятнадцатилетняя девочка, про которую неизвестно ничего, кроме нетленности ее мощей и замечательных случаев ее чудесной помощи. Также на иконах киевлян, достигших Царства Небесного, можно увидеть: человека, закопанного по пояс, человека с лопатой, с тремя хлебами, с травами, с писчим пером; князя, отказавшегося от княжества, и пленника, отказавшегося от жены-денег-славы…

И это только если говорить о подвижниках, в Киеве упокоившихся. Еще в нашем городе многие годы жили святые, которых мы обычно «прописываем» в другой географии. Среди них и весьма почитаемые угодники: Михаил Черниговский, Дионисий Суздальский, Димитрий Ростовский, Паисий Величковский, Кукша Одесский, Лука Крымский.

Поразительное чувство возникает, когда осознаешь эту центральность, фокусность, намоленность нашего города (в древности очевидную для всех: недаром, по пословице, язык доводил сюда паломников). Или, скажем, посмотришь на икону Печерских святых — и вдруг поймешь, что все это море нимбов — киевляне, наши земляки. К тому же, к ним еще и можно сходить в гости. А они, как известно, иной раз могут из гробов хором ответствовать посетителю на его «Христос воскресе!» — «Воистину Воскресе!»

Осознав это, проникаешься бережностью и внимательностью к нашему безмерно богатому, истинно богатому Городу. И возникает та самая романтическая тихая нежность. И тогда вы незаметно вступаете в наш тайный орден странных людей — киеволюбов.