Только узнаваемый образ артиста — его истинно национальная харизма, его казацкая удаль, а еще суровый мужской темперамент — все это и выдвигало Сердюка «в центр», в нашу память, даже в средних картинах… Которых, кстати, тоже немало: «Их знали только в лицо», «Абитуриентка», «Дума о Ковпаке», других…


Сниматься он начал еще в 1963-м, когда служил в Харьковском театре имени Т.Шевченко. То была экранизация знаменитой пьесы А.Корнейчука «Гибель эскадры».


А одна из последних его киноработ — в «Тарасе Бульбе» у В.Бортко.


Этот нашумевший блокбастер стал для Сердюка поворотом по «служебной» линии. Спустя много-много лет он вернулся на театральные подмостки. Правда, уже киевские — по приглашению Б.Ступки. На съемках «Бульбы» худрук и принял такое решение…


Ведь именно с театра начался ранний полет Сердюка. Он — истинное дитя кулис. Отец — корифей театра, знаменитый курбасовец Александр Сердюк. И харьковская среда (И.Марьяненко, М.Крушельницкий, В.Чистякова, сам Сердюк-отец) словно бы «нашептывала» ему о дальнейшем пути…


В 60-е Сердюк-младший, как чеховский Треплев, увлекается новыми формами. Его подзадоривало, что в Москве «куролесил» «Современник», и в Харькове должен бы возникнуть подобный театральный организм. Со своими коллегами Лесь репетировал в клубе автомобилистов с 11 вечера до пяти утра пьесы Шатрова, Зорина. Тогда их команду заприметили — пригласили в Ригу.


Уже после он взойдет на сцену столичной Русской драмы. В этом же театре вспыхнет пламя его яркого романа с актрисой Ириной Буниной (у них дочь Анастасия). Затем пути разойдутся. И у него — с любимой женщиной и дочерью. И у него же — с театром…


Он станет активно сниматься в продукции киевской киностудии — в 70—80-е. Затем, когда в Украине начнется период «бескартинья», его позовут на Свердловскую студию.


После — кормильцы-сериалы.


И еще преподавательская деятельность (благодаря Леониду Осыке, который и пригласил его на кинофакультет).


…Возвращение в театр сулило актеру интересные перспективы. Его любили франковцы. Облик такого мудрого и слегка ироничного «старика» найдешь сегодня не в каждой труппе… Он успел сыграть камерную прибалтийскую пьесу на малой сцене. На большой сцене появился его интересный (пасмурный, кажется, «чего-то» стыдящийся…) гоголевский Жевакин (в «Женитьбе»). Всего-то раз или два он вышел к зрителю в роли Старика, в спектакле «Божья слеза» (затем автор текста эту постановку «запретил») и играл он тогда «негромко», но замечательно и вдохновенно. Словно пульс трагической эпохи и вечное недомогание родной земли истязали каждую клеточку и его усыхающего организма. Актер говорил тихо, а все равно подчинял себе зал.


И последняя роль. Образ символический. В чем-то пророческий. В горьком своем остатке, в общем, достойный судеб артистов значительных. Это герой монодрамы С.Беккета «Последняя лента Крэппа». В пьесе за героя «говорят» магнитофонные записи (таков драматургический принцип). Но в театре решили, что без живого голоса не обойтись. И «нарушили» каноны Беккета, но интуитивно угадали суть истории, рассказанной для горстки зрителей самим Сердюком… Из кафкианского существа, копошащегося в своем маленьком «секонд-хендовском» мирке, благодаря артисту все равно прорастал Человек… Прорезался его живой — человеческий — голос… Который, может, и некому рядом расслышать, так он и разговаривал не с «ними», а только с собой или с Богом… Потому-то на его единственной (и последней) премьере и плакали… «Все» понимали — и не хотели прощаться.