Но, как бы то ни было, «Дом с химерами» («Дом Городецкого») знают все киевляне, сюда водят гостей, его без конца фотографируют (даже сейчас, когда он так мало на себя похож), это своего рода символ Киева. Как выглядит дом напротив – администрация президента, вряд ли кто отчетливо помнит. Что-то помпезно-бюрократическое с колоннами, вполне соответствующее своему предназначению.
Дмитрий Малаков когда-то написал книгу об архитекторе Городецком и «Доме с химерами». Теперь он написал еще одну книгу – об архитекторе Сергее Григорьеве и «доме напротив».
Красивый ход, и красоты ради всю эту историю можно было представить как черно-белую картинку: романтик и чиновник, «беззаконный» мечтатель и исполнитель-филистер, Киев до… и Киев после…, Киев, который мы любим, и Киев, который не…, — там было много возможностей. Дмитрий Малаков красивых и легких путей не ищет, для него Городецкий и Григорьев, прежде всего, два профессионала, исполнявших заказы. В принципе, он прав.
Но есть некий авторский атавизм у «киевских писателей»: мы любим своих героев и хотим «сделать им хорошо». Да и вообще, мы почему-то привыкли, что герои бывают положительные и отрицательные, «свои» и «чужие», что существует некий фантом под названием «украинское барокко» и в любом киевском здании мы непременно ищем его следы. Что существует, наконец, архитектура «плохая», «чужая», «имперская», и «хорошая», «своя», с непременными «элементами украинского барокко». Поэтому московский Фомин – «чужой», «плохой», «имперский», а харьковский Григорьев – «свой», «хороший», и пресловутых «элементов украинского барокко» у него больше чем «серпочков-молоточков» («серпочки-молоточки» тоже есть, но простим ему этот «декор»). На самом деле, если Григорьеву действительно удалось скрестить функциональный баухауз (то, чему его учили в Харькове) с «украинским барокко», — а если верить Малакову, ему это удалось, то трудно предположить, как такого рода «архитектурное достижение» следует оценивать. Впрочем, вполне киевское «архитектурное достижение», наш фирменный «стиль эклект».
На презентации этой книги Дмитрий Малаков говорил вещи бесспорные: архитектура как никакое другое из искусств принадлежит своему времени и выражает свое время. В этом смысле, архитектор Григорьев – сын своего времени, и Киев Григорьева – это Киев советской бюрократии, новой мещанской элиты, освоившей «господские Липки», быстро полюбившей комфорт, все эти высокие потолки, широкие лестницы, комнаты для прислуги и фонтаны за воротами. Разница между той «элитой» и нынешней разве что в дисциплинированности: жилые дома 30-х вполне типовые, вряд ли их жильцы могли что-то выбирать, а их жены – пересказывать архитектору свои дурные сны из бразильского сериала. Так что архитектор мог делать всего лишь грамотно, так, как его учили. Восхищаться им за это странно, все равно, что восхищаться инженером за то, что лифт работает, или сантехником за то, что вода из крана течет. Совсем другое дело, архитектор Иван Фомин и здание Кабмина: это тоже памятник эпохи, ее величия и ужаса. Это, в самом деле, великое здание, тоже «убитое» современным ремонтом и побелкой. Но кое-кто еще помнит его оригинальный вид, когда темно серая громада с высокой горы надвигалась на маленького, карабкающегося наверх, на Печерск, человека: Дмитрий Малаков совершенно прав, да, это «монстр», но именно этот монстр выражал свое страшное время и стал памятником ему. В этом смысле, у архитектора Фомина гораздо больше общего с архитектором Шпеером, имя которого тоже прозвучало на презентации этой книги.
Но коль скоро речь о том, что происходило на презентации, — о неизбежном историко-истерическом пафосе, которым заканчиваются все разговоры о киевской архитектуре, и которого не чужд автор этой книги, то признаемся, наконец: в Киеве не так уж много великой архитектуры. Доморощенный киевский «модерн» смотрится довольно скромно на фоне Вены, Барселоны… да хоть и Москвы! И честный киевский историк вынужден признать: любое строительство во всякую эпоху сопровождали жалобы киевлян, их законное неудовольствие и неуемное возмущение. Так было с «Новыми строениями» левашовского комитета, которые мы теперь называем образцами киевского классицизма (их немного осталось), — ради которых вырубались тополя и киевляне жаловались царю. Так было с тем самым купеческим «модерном», — этими башенками, «фонарями», завитушками и кариатидами (все же, признаемся, киевский модерн какой-то уж больно кондитерский, да и каким он мог быть, коль основной заказчик – сахарозаводчик). Про советскую эпоху я уж не говорю, но вот мы уже готовы умилиться и этим скромным достижениям бюрократического функционализма…, и слава богу! Лет через сто будущие киевляне точно так же не без умиления будут смотреть на то, что останется от нынешнего нуворишеского стиля: в конце концов, он выражает наше время и сегодняшних хозяев жизни, их смешную гордость и простодушное невежество.
Добавить комментарий