Не все киевляне знают, что Александр Николаевич — наш земляк. Родился он и первые годы жизни провел в доме по ул. Короленко (Владимирская), 43. Увы, родители мальчика рано ушли из жизни, так что его вместе с сестрой Надей забрала к себе тетки по матери. Это стало началом скитаний.

 

Моя Би-би

— О Киеве отец вспоминал чуть ли не каждый день, — рассказывает Марианна Вертинская. — Думал купить небольшой домик здесь, завести корову, но мама не хотела переезжать из Москвы… Отец хотел выписать старичков каких-нибудь из Киева, мужа и жену, чтобы они могли готовить вкуснятину — кровяную колбасу, окорок свиной запекали. Папа даже построил погреб, такой как был у них в Киеве, но в нем никогда ничего не лежало.

По словам дочери, Александр Николаевич их с сестрой Настей никогда не наказывал. Считал, что жизнь такая сложная и тяжелая, и столько будет в ней перипетий, что детство должно быть ясное и светлое.

— Помню смутно, как отец гулял со мной на руках, — продолжает Марианна. — Мы тогда все вместе — я, мама и бабушка — приехали на гастроли в Боржоми. Он показывал мне свинок и говорил: «Хо-хо», я показывала на машины, лепетала «Би-би» и спрашивала, не кусаются ли они. Он меня так и называл — Би-би. Даже стишок сочинил: «Би-би цветы полагаются, они не бодаются, они не кусаются…». А еще отец называл меня «солнцем в консервах». Потому что таким ребенком была темпераментным. Если ездила на велосипеде, так прицепившись к кузову самосвала, если на качелях — то исключительно вверх ногами. Увижу белку, так надо на дерево залезть, а потом оттуда свалиться прямо в муравейник.

Перед сном отец частенько напевал своим малышкам колыбельные на украинском языке. А перед концертами распевался песней: «Реве та стогне Дніпр широкий».

 

Юность

В каменном двухэтажном доме на Подоле был знаменитый Контрактовый зал. Днем там кипела торговая жизнь, а по вечерам помещение сдавали под любительские спектакли по 10 руб. Гимназист Александр всеми правдами и неправдами пробирался туда. Однако первый актерский опыт поставил крест на дальнейшей театральной карьере. Дело в том, что от рождения Вертинский картавил. (Кстати, это передалось дочери Марианне, и, если прислушаться, то и внучке Даше. Причем, изъян в их дикции невозможно назвать недостатком, скорее, наоборот, он подчеркивает фамильное сходство с нашим героем.)

Так вот, узнав однажды, что Соловцовскому театру требуются молодые статисты высокого роста, Вертинский отправился на «кастинг». Получив роль второго стража у порога дворца, Александру нужно было сказать лишь одно слово «Император!», в котором сразу две такие сложные буквы «р». Его выгнали с первой же репетиции. После, как вспоминал Вертинский, «я окончательно убедился, что искусство требует жертв».

Из гимназии Александр тоже был изгнан, да и с теткой разладились отношения. Иной раз приходилось ночевать в подъездах. Но уже с 1912-го о Вертинском начали поговаривать как о подающем надежды молодом литераторе. Киевские газеты и журналы печатали его рассказы в модной «декадентской» форме. Параллельно писатель был бухгалтером в Европейской гостинице (откуда его уволили за «неспособность»), продавал открытки, грузил арбузы. Для Вертинского жизнь в Киеве, увы, стала невыносимой. Поэтому делать карьеру он уехал в Москву.

…Он вернется в Киев только в 1945-м. Свои впечатления опишет в письме Лидии: «Вот я и в Киеве… Был во Владимирском соборе… Вспоминал, как семилетним мальчиком сюда водила меня Наташа (кузина. — Авт.), как я замирал от пения хора и как завидовал мальчикам в белых и золотых стихарях… У меня вечером концерт в том самом бывшем Соловцовском театре, где… открутил бинокль от кресла (хотел его продать — я был вечно голоден) и откуда меня с треском выгнали! Сегодня буду стоять на сцене и колдовать над публикой… Огромные афиши с моей фамилией заклеили весь город. Ажиотаж невероятный… Если Москва была возвращением на Родину, то Киев — это возвращение в отчий дом».

 

Любовь в эмиграции

— Дедушка всю жизнь шел за своей публикой, — рассказывает Дарья Хмельницкая. — Его слушателями были белые офицеры, князья — элита. Он был абсолютно аполитичен. Хотя… Наверное, что-то такое почувствовал. Именно 18 февраля 1917 года у дедушки был бенефис в Москве. До этого он выступал в костюме белого Пьеро, а тут вдруг вышел в черном… Он не думал эмигрировать. Просто тогда в Одессе оказался. И под общий шум и панику отплыл в Константинополь.

— Еще дедушка все время уезжал от войны, — продолжает Даша. — Так он покинул Германию, затем Францию. Оказавшись в Америке, он был там ровно столько, сколько был интересен публике. Почувствовав, что популярность идет на спад, отправился в Шанхай, где была огромнейшая русско-грузинская колония. Здесь он и познакомился с моей бабушкой Лидой. Она может не помнить о том, что было вчера, потому что это неинтересно, но вот о Шанхайском периоде помнит до мелочей. Спроси, что было 17 апреля 1939 года в пять часов дня, она скажет.

…Он был старше ее на 34 года. Она пришла с друзьями к нему на концерт. Это была любовь с первого взгляда. Причем обоюдная. Он называл ее Лилой, на грузинский манер, она его — Сандро. Мама Лидии, конечно же, противилась из-за солидной разницы в возрасте. Два года Александр добивался руки юной красавицы. Писал письма, посвящал песни. А потом началась Тихоокеанская война.

Из воспоминаний Лидии Вертинской: «Это был конец 42-го… В Шанхай вошли японские оккупационные власти… Маминых приятельниц, которые были замужем за иностранными подданными… интернировали в японские лагеря… Моя дорогая мама растерялась в этой суматохе и наконец дала согласие на мой брак с Вертинским».

 

Возвращение

Вскоре после свадьбы чета Вертинских, их крошечная дочь Марианна и мать Лиды получили разрешение вернуться в СССР. Но артиста поставили в жесткие рамки: никаких публикаций в прессе, пластинок.

— Ему поставили в месяц норму — 26 концертов по самой низкой ставке, — рассказывает Марианна. — Спасибо, что хоть в Магадан не сослали.

Советская публика была ошеломлена. В элегантном фраке, с гвоздикой в петлице он выделялся среди декораций сталинской эпохи — совхозов, парткомов, гимнастерок и топорщачихся пиджаков «Москвошвея». В глазах идеологов он был вроде булгаковского Воланда, бросающего в зал песенки, как фальшивые ассигнации, где вместо портретов вождей революции — какие-то «пани Ирены» и «лиловые негры». Из ста его песен советская цензура разрешила к исполнению лишь тридцать.

Как вспоминают современники, главным у Вертинского был даже не голос, а руки — то воздеваемые и мучительно заламываемые, то порхающие, как «маленькая балерина». Вообразить в этих руках рабочие инструменты было невозможно. Тем не менее во время Первой мировой войны он служил добровольцем-санитаром в поезде…

— Однажды отцу приснился сон: будто Бог спросил у ангелов: «А кто этот Александр, что поет песни?» Ему ответили: «Это тот самый санитар, который в войну сделал более 500 перевязок». «Так пусть же каждая перевязанная рана отзовется ему в три раза большим числом аплодисментов», — вспоминает Марианна. — С тех пор папа перед выходом на сцену думал: «Интересно, не вышел ли лимит на эти аплодисменты?».

Как оказалось, песням Вертинского рукоплещут до сих пор. А перепеть его считает важным каждый уважающий себя артист. По словам Марианны Александровны, Гребенщиков записал целых три диска. Свои силы в этом репертуаре пробовали Алена Свиридова, Филипп Киркоров, Людмила Гурченко. В театрах делают целые постановки, где актеры поют его песни.

 

Наследие

При жизни официальная власть относилась к Вертинскому более чем сдержанно. По радио его песен не передавали, первая пластинка в СССР вышла посмертно. Несмотря на три тысячи сольных концертов по всей стране, рецензий практически не было. Теперь же имя Вертинского известно далеко за пределами России и Украины. Во многом благодаря его большой семье.

— Я с детства знала, кто мой дед, — поделилась с «Новой» Дарья. — Недавно лично отсканировала все его фотографии. Кстати, на выставке (в Музее Одной Улицы. — Авт.) есть фото, которых нет у нас, обещали поделиться. Вообще, мне кажется, я похожа на дедушку своим внутренним мироощущением. Вы правильно подметили, рассказываю о нем так, будто были знакомы лично. К сожалению, никто в нашей семье больше не поет, я могу разве что на кухне затянуть «Желтого ангела», «Доченьку», «Женушку». Все песни деда знаю наизусть.

— Отец продолжает опекать нас и с того света, — поделилась в свою очередь Марианна. — Чтобы ни случилось, обращаюсь к нему — он какой-то покров держит над нами. Его не стало, когда маме было всего 34 года, а нам с Настей — 13 и 11 с половиной лет. Но никогда никто из нас даже не задумывался о том, чтобы найти ему замену. Мама окунулась в работу. Папа сам настоял, чтобы она получила образование — окончила театрально-декоративный факультет Суриковского института. Шила костюмы, хорошо рисовала. (Кроме этого, Лидия Вертинская сыграла несколько ролей в кино: например, королеву Яемз (змея — наоборот) в «Королевстве кривых зеркал». — Авт.).

Александр Вертинский похоронен на Новодевичьем кладбище в Москве, хотя всегда хотел быть погребенным в Киеве. Уже после его смерти жена Лидия нашла одно из последних стихотворений: «Киев — родина нежная, Звучавшая мне во сне. Юность моя мятежная, Наконец, ты вернулась мне…».

 

Родословная: Клан Вертинских родственными узами связан с кланом Михалковых (Анастасия Вертинская — знаменитая Ассоль и Гуттиэре — была замужем за актером и режиссером Никитой Михалковым, у них общий сын Степан) и Хмельницких (один из мужей Марианны — актер Борис Хмельницкий, от которого у нее дочь Дарья). Старейшина семьи Лидия Вертинская занималась переизданием книги мужа «Дорогой длинною», выпустила книгу личных воспоминаний «Синяя птица любви». Дочь Анастасия возглавляет фонд имени Вертинского, она занималась очисткой от шумов всех найденных записей отца, формировала диски. Внук Степан открыл в Москве ресторан «Вертинский», в котором исполняют песни дедушки в современной аранжировке. Кстати, кухня там азиатская, в память о Шанхае.