В развалинах мерцает огонек,
Там кто-то жив, зажав огонь зубами,
И нет войны, и мы идем из бани,
И мир пригож, и путь мой так далек!..
И пахнет от меня за три версты
Живым куском хозяйственного мыла,
И чистая над нами реет сила —
Фланель чиста и волосы чисты!
И я одета в чистый балахон,
И рядом с чистой матерью ступаю,
И на ходу почти что засыпаю,
И звон трамвая серебрит мой сон.
И серебрится банный узелок
С тряпьем. И серебрится мирозданье,
И нет войны, и мы идем из бани,
Мне восемь лет, и путь мой так далек!..
И мы в трамвай не сядем ни за что —
Ведь после бани мы опять не вшивы!
И мир пригож, и все на свете живы,
И проживут теперь уж лет по сто!
И мир пригож, и путь мой так далек,
И бедным быть — для жизни не опасно,
И, Господи, как страшно и прекрасно
В развалинах мерцает огонек.

1980





 «Мне сегодня показали новое здание вокзала… Кошмар! Там есть такие пластмассовые трубы, по которым течет вода, а вокруг — гранитный парапет, и на него, естественно, люди садятся. Тут несколько стариков присели. Подошел обвешанный кобурами юноша: а ну, мол, марш отсюда! Я к нему обратилась по-украински: во всех странах, говорю, люди облокачиваются. И тогда он на полном серьезе говорит (агрессивно так): «А в какой еще стране мира вы могли видеть такой вокзал, который стоит 45 миллионов и целая служба его от таких, как вы, охраняет?» Тогда я перешла с украинского на русский: «Молодой человек, о вас фельетоны надо писать!» Меня поразила эта ярость и злоба по отношению к своим же согражданам, многие из которых ему по возрасту годились в бабушки и дедушки. Он этих людей ненавидит — он любит мифические 45 миллионов, которых никогда не видел… При этом само здание вокзала производит впечатление жестяной банки, в которой течет всякая ахинея! А глядя на постройки на Майдане, можно подумать, что это город обезумевшей буржуазии, где каждый зарабатывает огромные деньги и просто не знает, куда эти деньги девать. Эта жуткая колонна, напоминающая изделие из клизмы по названием «бисквит с кремом», да еще золоченый — просто невероятная поделка! Рядом с этим Крещатик, который называли «фантазией взбесившегося кондитера», смотрится как нечто изысканное!
Но Киев вопреки всему остается красивым городом — это замечательно. А теплые ощущения просто не могут исчезнуть. Это город, где я родилась, где ходила в школу. Эти ощущения не зависят от того, что тут построят и что снесут. Существует какой-то другой Киев. Он состоит из многого исчезнувшего, выкорчеванного… Исчезли те дворики на Подоле, где я играла в прятки и в лапту; какие-то замечательные старые деревья, на которых я сидела со своими школьными подругами, исчезли мезонинчики, деревянные пристроечки, исчез весь аромат той жизни, где люди переговаривались через улицу… Пошел трамвай под окнами моей квартиры на Братской улице. В доме, где я жила, открыли магазин джакузи, и я вижу через окно: там построено некое скульптурное сооружение и плавают «русалки», а у входа стоят крутые ребята и охраняют от народа это чудо… Это, конечно, не мой Киев. Мой Киев — другой.»