Киевлянин навсегда

2356
0
0

Юрий Некрутенко — не в обиду будет сказано другим переводчикам русскоязычной классики на украинский язык — занимает в их немногочисленном ряду особое место. Он перевел «Мастера и Маргариту» не на заказ, а для себя и снабдил этот знаменитый роман для издания в львовской «Кальварии» столь подробными и квалифицированными комментариями, что армии булгаковедов всех стран оставалось только кусать себе локти. Год назад эти комментарии в расширенном виде вышли отдельным изданием в киевском издательстве «Альтерпресс», а в этом году, опять же в расширенном виде, дополнят второе, доработанное издание перевода «Мастера» в «Кальварии». Основная профессия Юрия Некрутенко вполне литературная — энтомология. Тут, конечно, сразу вспоминаются бабочки Владимира Набокова. Но этого американско-российского писателя Некрутенко не очень любит, хотя и ценит его эссе об украинском писателе Гоголе. Зато о Булгакове, своем соседе по Андреевскому спуску, где он жил много лет, и взаимоотношениях украинской и российской культур говорит много и охотно. Жаль только, что журнальный формат ограничивает время беседы.

— Вы жили с Булгаковым на киевском Андреевском спуске в разное время, но были почти соседями?

— Я жил на Андреевском спуске в доме номер три с 1936 года и провел там тридцать шесть лет. Дом сохранился до сих пор: третий по порядку слева, если подниматься по Андреевскому.За дверью верхнего крайнего балкона — бывшая квартира моего деда, который вселился в этот дом в 1911 году.

— То есть до знаменитого дома №13, в котором Михаил Булгаков жил сам и поселил героев своей «Белой гвардии», вам было рукой подать?

— Я мимо этого дома каждый день ходил на занятия в университет. Вы помните описанную в «Белой гвардии» щель между тринадцатым и одиннадцатым домами, где Николка спрятал оружие?

— Да, конечно: «Представьте себе великолепное ущелье, темное и невидное с улицы, и недоступное ни для кого, кроме мальчишек»…

— Сразу после войны у нас, мальчишек, высшим пилотажем считалось проехать по спуску на санках нон-стоп от Андреевской церкви до двадцатой школы и упереться санками в тротуар. Это категорически запрещалось, милиционеры пытались нас поймать, и мы прятались от них в этой самой описанной Булгаковым щели между домами.

— А мой отец мальчишкой гонялся с друзьями по натертому паркету залов питерского Эрмитажа как по льду, используя тапочки вместо коньков…

— Эрмитажные тапочки мне тоже хорошо знакомы.

— До тех пор, пока не были напечатаны произведения Булгакова, о нем никто из живших на Андреевском спуске не вспоминал?

— Нет. Но многие люди, и мои родители в том числе, помнили те времена. Кроме того, я знал батюшку Глаголева из подольской Свято-Покровской церкви…

— О котором вы написали в предисловии к своему переводу: «Я досі чую доторк до моїх кучерів руки батюшки Глаголєва, яка, певно, стискала руку Булгакова»…

— Я до сих пор помню запах Андреевского спуска того времени, запах дома, в котором жил Булгаков, своего парадного. Даже такие мелочи формируют образ малой родины. Поэтому я иногда называю себя гражданином Подола.

— Как по-вашему, насколько Булгаков киевский писатель и насколько московский?

— Он никогда не был московским писателем. Если ты родился в Киеве и повзрослел в нем, то ты, хочешь этого или нет, на всю жизнь остаешься киевлянином. Это твой образ жизни, мыслей, твой язык.

— Независимо от того, на каком языке, украинском или русском, ты разговариваешь?

— Да. Чтобы понять и почувствовать это, надо быть носителем одновременно двух языков, причем носителем, у которого эти языки равноправны. Киевский русский всегда отличался от московского и от петербургского русских. Это был в общемто украинский язык, но оформленный словами великорусского языка. Поэтому для меня тексты Булгакова в переложении на украинский выглядят органично.

— Но при этом вы сами указали в предисловии к своему переводу «Мастера», что Булгаков не написал на украинском языке ни одной строчки. К тому же помните, как Шульгин (известный правый политический деятель начала прошлого века. — «Эксперт») вспоминал в своих мемуарах, что весь Киев говорил тогда только на русском языке?

— Шульгин был прав. Но если вы внимательно почитаете «Киевлянина» (киевская газета, редактором которой был Шульгин), то увидите, что это все-таки киевский русский язык. И сам Шульгин говорил на киевском русском. Говорить тогда в столице по-украински было непрестижно.

— Читая «Мастера и Маргариту» в вашем переводе, я увидел, что в нем сохранена вся булгаковская ритмика…

— …и мне не приходилось делать для этого никаких усилий.

— Если рассуждать логично, вам надо было переводить на украинский язык не «Мастера и Маргариту», а «Белую гвардию»…

— У меня в компьютере уже готовы процентов семьдесят «Белой гвардии» по-украински. Но это своеобразный перевод. Диалоги там воспроизведены в старой русской дореволюционной орфографии, а остальной текст переведен на украинский язык. Так я противопоставляю язык быта в доме и вне дома. Но это делает текст очень сложным, и, по всей видимости, его никто никогда не опубликует. «Белую гвардию» я перевожу для себя. Как переводил для себя и «Мастера».

— Если бы вы сейчас переводили «Мастера и Маргариту» заново, вы бы пошли по тому же пути, что и с «Белой гвардией»?

— Нет. «Белая гвардия» — это Киев, а «Мастер и Маргарита» — это Ершалаим и Москва.

— Кстати, о Москве. У вас в комментариях к «Мастеру» подробно расшифровано такое количество московских романных реалий, что вы оставили далеко позади по этому показателю всех предыдущих комментаторов. В том числе и коренных москвичей.

— Я люблю Москву, часто и подолгу живал там и знаю московский быт не хуже киевского.

— Есть, по-вашему, между Москвой и Киевом какое-то сходство?

— Нет. Они абсолютно разные.

— Но ведь считается, что их объединяла некая патриархальность. Возьмем, к примеру, Арбат — не сегодняшний туристический, а тот, который был воспет Окуджавой. Я еще помню, когда по Арбату ходил тот самый «последний троллейбус»…

— А я еще помню сады на Старом Арбате. И для меня, конечно, было пощечиной, когда на их месте построили многоэтажный Калининский проспект. А Киев, конечно, был патриархальным.

— То есть можно сказать, что Булгаков переехал в отчасти знакомую ему обстановку?

— Нет, абсолютно в другую. Ведь для коренных москвичей все приезжие — провинциалы. Булгаков хотел чувствовать себя москвичом, но не думаю, что он этого достиг. Он писал о Москве как киевлянин, а не как москвич. И умер он киевлянином.

— Сыном профессора киевской духовной академии?

— Да. Кстати, с крестьянами, которые во времена юности Булгакова приезжали в Киев торговать на базаре, русскоязычное население общалось на украинском языке. Причем не на нынешнем украинском. Та «говірка» уже исчезла. Булгаков ее знал. Лидия Яновская (один из самых авторитетных знатоков Булгакова, бывшая киевлянка. — «Эксперт») спорила по этому поводу с редактором первого научного издания «Белой гвардии». У Булгакова часовой кричит «Стый!», а редактор настаивал, что должно быть «Стій!». На самом деле Булгаков просто точно передал киевское украинское произношение того времени. Сейчас оно исчезло. Украинский язык стал более литературным, но каким-то средневзвешенным. А раньше, годах в 1947–1948-м, когда мы с отцом ездили в село, я по говору встречных сразу определял, из какой они деревни.

— Получается, что тогдашняя киевская интеллигенция украинский язык знала?

— Знала, но на бытовом уровне. Ведь в школе этот предмет не преподавался.

— А у вас в семье на каком языке говорили?

— Мы с отцом разговаривали друг с другом или по-украински, или по-русски, в зависимости от того, с общения на каком языке с утра начинали день. Причем отец в течение дня обязательно делал мне несколько втыков — вот так говорить нельзя, надо говорить так-то. Кроме того, я знал в детстве татарский язык, поскольку в школе со мной учились татары. И прилично знал идиш, потому что соседями у нас были евреи. Меня и мою сестру, например, лечил доктор Тенненбаум, который жил через лестничную площадку от нашей квартиры. Знание идиша помогло мне при составлении комментариев к переводу «Мастера» в ершалаимской его части. Кстати, моей первой учительницей украинского языка в школе была татарка Саида Садаровна Хабибулина.

— А сколько языков вы знаете сейчас?

— Бегло я говорю на украинском, русском, английском, польском. На польском могу разговаривать по-варшавски и покраковски. Кроме того, редактирую в нашем отраслевом журнале тексты на немецком и французском.

— И как вы себя в этой языковой мешанине чувствуете?

— Нормально. В повседневном общении я разговариваю на том языке, на котором со мной начинают говорить.

— Многие наши соотечественники вашему примеру последовать, увы, не могут.

— И пусть общаются на том языке, на каком хотят. Тут принуждение бесполезно. Единственное условие — в Украине должен быть один государственный язык, украинский. А на каком языке ты говоришь внутри этого государства, это сугубо твое личное дело. Но если ты вступаешь в официальные отношения с органами власти, в судопроизводстве, например, то должен пользоваться государственным языком.

— Тут я вспоминаю цитату из «Мастера»: «Высокий тенор Берлиоза разносился в пустынной аллее, и он забирался в дебри, в которые может забираться, не рискуя свернуть себе шею, лишь очень образованный человек». Но все же спрошу: в спорах о государственном языке часто приводят примеры из Латинской Америки, где, например, в Бразилии государственным языком является португальский, а в Аргентине — испанский.

— Португальский язык в Бразилии — это бразильский португальский. Разговорный португальский я понимаю хорошо. А в речь на бразильском португальском мне надо сильно вслушиваться, чтобы ее понять. Что касается аргентинского испанского, то знаете ли вы, что есть даже два разных перевода «Мастера и Маргариты» — на испанский и аргентинский испанский? Я, кстати, собрал переводы этого романа почти на всех языках.

— Когда вы переводили «Мастера» на украинский, вам слов хватало? Многие говорят о том, что словарь современного украинского языка не разработан, в некоторых специальных отраслях просто небогат…

— Говорят так из-за незнания. В 20-е годы прошлого века в Украине отлично работал Інститут української наукової мови. Там в основном уже была проведена вся работа с терминологией. Я могу вам показать, например, изданный в 1927-м проект «Словника української природничої термінології» и напечатанноесейчас с моей подачи факсимильное издание «Словника зоологічної номенклатури» тоже 1927 года. В 1928-м создали самую грамотную и научную из всех существующих украинскую грамматику. Именно в этом правописании я делал свой перевод «Мастера и Маргариты».

— Я расспрашиваю об этом так подробно, потому что сейчас все споры на языковую тему сводятся, в основном, к дублированию телепередач и кинофильмов. Но на нынешнем телевидении и в кинопрокате обходятся таким убогим словарем, что даже стопроцентное дублирование мало что даст для настоящего развития украинского языка.

Конечно. Украинский язык надо возрождать. Воспитывать потерянную, забытую из-за бытовых проблем любовь к нему. Начинать надо с нормального патриотизма: «Я — носитель украинского языка. Я воспитываю, плекаю в собі цю мову». Надо начать нормальный преподавательский процесс в школе. Понимают ли школьники, что, к примеру, Котляревский писал на так называемом украинском юморном языке, фактически на суржике, что некоторые украинские писатели свой язык знали плохо? Нормативный украинский — это язык поэзии Шевченко.

Мы сейчас говорим с вами об украинском языке. Но ведь тоже самое и в России происходит. Вы обращали внимание, на каком русском языке говорят в Москве сейчас? Это же оскорбительно для великого языка. За такие вещи из гимназии выгнали бы метлой.

— Я вижу, что ваша культурная идентичность все-таки включает в себя Пушкина и Достоевского…

— Конечно. Я не представляю себя без Пушкина, Тургенева, Чехова. Я закончил на Подоле украинскую школу, где у нас были прекрасные преподаватели русской и украинской словесности. Начиная с Екатерины, украинская и российская культура стали едиными, но сейчас пришло время их как-то разделить. Это совершенно необходимо для определения своей национальной идентичности.

— И, по-вашему, этот начавшийся процесс размежевания двух культур будет продолжаться?

— Конечно. И это нормально. Ведь Российской империи больше нет. Посмотрите на пример Британской империи. Когда она рухнула, входившие в нее государства стали развиваться самостоятельно и никто не делал из этого трагедии.

— Но есть и другой пример — Евросоюз как попытка объединить под одной общей крышей разные страны.

— Но, как вы видите хотя бы на примере сегодняшней Ирландии, далеко не у всех западноевропейцев это вызывает восторг. Понятно, что жить в современном мире обособленно нельзя. Глобализация — это фундаментально. Но национальная культурная идентичность при этом должна сохраняться.