…Итак, о «пуле в сердце». В 1913 году 26-летний актер галицкого театра «Руська бесіда» Лесь Курбас из-за неразделенной любви к партнерше по сцене, знаменитой Екатерине Рубчаковой, стрелялся. 

Пуля небольшого калибра застряла в нижней части сердца. Краковский хирург сделал все возможное, чтобы спасти найденного в луже крови актера, но извлекать пулю не стал. Так и прожил с ней Курбас все данные ему Богом годы — в харьковском «Березолі» до 1933 года, а дальше — на Соловках… 

…О пуле в сердце мало кто знал, но во время особого нервного напряжения она напоминала о себе. После 1930 года перерывы между репетициями участились. Но Курбас все равно не берег себя, выступал на каждом диспуте или репетировал каждую сцену так, будто это последняя репетиция в его жизни, словно она — единственное, что от него останется для суда потомков. Как знать, не это ли курбасовское memento mori так повлияло на его постоянную склонность к философскому осмыслению бытия и не отсюда ли эта всех так поражавшая курбасовская несуетность, его желание одиночества и «маяка під кінець життя десь далеко в морі»… 

…Сцена была для него макетной мастерской жизни, где следовало проверять разные формы, которые в дальнейшем должны были становиться нормами (но не нормативами!) жизни. Студия была театральной семьей, островком единоверцев и единомышленников, некой «малой группой», в которой каждый ее член мог максимально самореализовываться. Постепенно из таких «островков» должны были формироваться архипелаги и материки новой этики и нового сознания. К сожалению, вскоре жизнь развернула эти «архипелаги» в сторону Колымы и Соловков. 

От Курбаса требуют пересмотра программы, он должен «приспособиться к новому курсу». Пытаясь удержать хоть какие-то крохи завоеванной территории, он — в обстановке страха и террора в Украине — публикует заявление с признанием некоторых «ошибок». 

Но нехитрый маневр разгадан, от него требуют «полного» разоружения. Понимая, что напрямую Курбаса не одолеть, слишком большой у него авторитет, «мины мазайлы» от искусства применяют испытанное средство. Усилив давление на труппу, фабрикуют в печати «письмо группы ведущих березольцев», в котором возлагают всю ответственность за «политические ошибки» на руководителя театра. Со временем письмо будет фигурировать как «мнение большинства коллектива», хотя оно никем из труппы не обсуждалось и было составлено в высоких партийных кабинетах. 

* * *

Леся Курбаса арестовали в Москве 26 декабря 1933 года, где он работал в «ГОСЕТ» над «Королем Лиром» с Михоэлсом в главной роли. Впрочем, на допросе он уведет разговор от «Лира» к «антифашистской пьесе немецкого драматурга Ф.Вольфа» и к договоренности с Малым театром поставить у них «Отелло». А.Потоцкая-Михоэлс объясняла это особой благожелательностью Курбаса к Михоэлсу, который протянул ему руку в самую тяжелую минуту и которого Курбас никак не хотел «подставлять». На московских допросах Курбас не признает за собой никакой вины, но уже в Харькове — с февраля 1935-го — начинает подписывать самые бессмысленные протоколы, где сознается во всяческих заговорах с целью убить чуть ли не все правительство Украины и снять диктатуру Компартии… Сегодня мы хорошо понимаем, что это значило.

9 апреля 1934 года судебная тройка при коллегии ГПУ УССР под руководством прокурора Крайнего приговорила Курбаса к пяти, И.Гирняка — к трем годам заключения. По тем временам это было почти оправданием.

Местом заключения Курбаса сначала был определен Казахстан. По абсолютно непонятным причинам его, вопреки приговору, отправили в Медвежегорск. 

Здесь, по воспоминаниям его ассистента в Театре ББК (Беломорско-Балтийского канала) В.Цеханского, Курбас появился приблизительно в мае 1934 года.

* * *

О Курбасе на Соловках известно немногое. В мемуарах И.Гирняка встречаем фразу: «На Попов-острові я зустрів земляка, якого на північній швидкій ріці перевозив поромник — Лесь Курбас. Як видно, перекваліфікація основоположника «Березоля» пройшла блискавично…».

То же самое находим в записях 90-летнего скульптора и режиссера Ивана Кавалеридзе: «Розповідали, наприклад, що Лесь Курбас був перевізником на поромі десь на Соловках, відпустив довгу сиву бороду. І навіть жартував з цього приводу: щоб походити на Харона, що перевозив тіней, які розпрощалися з життям, до царства».

Автор книги «Українська інтелігенція на Соловках» Семен Пидгайный («Прометей». — Новый Ульм, 1947) возражает: «Це неможливо. Хто знає „пункти“ 58 статті, що були йому пришиті, і умови, за яких український етап залишив Соловки, — той напевно скаже, що Курбас не міг працювати перевізником. Його, як і всіх його співтоваришів, треба шукати десь у районі Ухт-Печори, Воркути або й далі…» 

Это — версии. На самом же деле Курбас был сослан на Вянь-Губу возле Виг-Озера — на более суровый режим и надзор.

В. Гжицкий: «Лесь Курбас був артистом на сцені, але не в житті. Якщо б він умів так грати з ними, як Гірняк чи Остап Вишня, може, й вижив би! Але в наших романтиків ніколи не було гумору, а рятував лише гумор…»

Курбасу казалось, что юмор у него есть. В созданном им на Вянь-Губе театрике ставит «Смерть Тарелкина» — сатиру на российскую полицию и на пещерную дикость царского судопроизводства. Пьесу зэки рискнули сыграть (а что оставалось?!) в своих же зэковских «одеждах» — и давние события вдруг приобрели рискованно-актуальный смысл. Есть данные о попытке Курбаса поставить «Адвоката Патлена», тоже модернизованного и переведенного на украинский язык (из-за чего и запрещенного для исполнения). Вместе с драматургом Мирославом Ирчаном и композитором-чехом Урбанеком Курбас пишет и ставит лагерное варьете на темы жизни за решеткой под названием «Сон на Вянь-Губе». И это вылилось уже в откровенный протест против режима…

Сам Курбас исполнял в спектакле эпизодичную роль старого шута, мима и музыканта, которому не дают играть на фортепиано. Шуту заламывают руку за спину — он играет другой рукой, закрывают глаза — играет вслепую, завязывают обе руки — играет ногой и т.д. Наконец стража оттаскивает его от инструмента: узник хватается за крышку фортепиано и летит с ней на другую сторону сцены. После паузы шут начинает играть на пустой доске от клавиатуры, и — чудо! — мелодия возникает снова! Искусство не убить, его материя вечна — таково содержание этой курбасовской метафоры, которая опосредованно стала воплощением его жизни…

 По словам одного из бывших узников, присланная из управления лагерей ББК комиссия запретила спектакли Курбаса. Самого Курбаса, Ирчана и Урбанека перевели в Соловецкий кремль. 

Было это поздней осенью 1935 года. Сохранились воспоминания Рустема Галиат-Валаева «За кремлівською стіною» (1961, самиздат), согласно которым Курбас поставил на Соловках «Ученика дьявола» Б.Шоу, «Славу» Гусева, «Свадьбу Кречинского» и, возможно, «Демона» Рубинштейна. Сохранилась программа «Аристократов»
Н.Погодина (сезон 1936—1937) — типичной советской агитки на тему гуманного и находчивого перевоспитания чекистами вчерашних воров и проституток (постановка Л.Курбаса, художник Б.Пилипенко). 

Известен знаменитый спектакль Н.Охлопкова «Аристократы», ставший на многие годы хрестоматийным примером «перевоспитательного» процесса. Интересно, что и здесь Курбас нетрадиционен — в его спектакле доминировали не тюремщики, а их узники — «аристократы», которым выпадала наибольшая доля зрительского успеха… Костю-капитана играл брат Рустема Георгиевича Ростислав Галиат-Валаев, автор известного романа «Горные ветры». С его слов, думаю, и записаны позже эти воспоминания. В главной роли был актер МХАТа Валентин Цишевский. Работали в театре врач Владимира Крушельницкая — дочь писателя Антона Крушельницкого (ее отец и братья тоже сидели на Соловках), комик Алексей Паламарчук, руководитель украинского ленинградского театра «Жовтень» Дмитрий Ровинский, помощником режиссера был Мирослав Ирчан (в лагере женился на Влодзе Крушельницкой). Директором театра был известный певец — бас Леонид Привалов (1891—1987). В программке «Аристократов» находим  С.Яхонтова, Н.Мацюка,  В.Клинге, А.Колесникова,  С.Филиппова, Т.Головина и др. 

Последним спектаклем Курбаса, возможно, стала «Интервенция» Л.Славина, с которым ему не повезло раньше на Медвежьей горе. Согласно мемуарам, материковые комиссии называли театр «образцово-показательным». 

До Курбаса здесь был драмкружок из «вольняшек» и небольшой коллектив профессионалов-зэков, который ставил, например, «Платона Кречета». Курбас объединил обе группы, начал студийные занятия. Музыкальное руководство при Курбасе осуществлял замечательный ленинградский пианист Выгодский. 

Показательна причина ссылки Рустема Галиат-Валаева. Переехав из Киева в Москву, он получил от писательской организации комнатушку-келью в Новодевичьем монастыре. Окно на улицу показалось ему слишком шумным, он его заложил и прорубил другое, более узкое, в сторону кладбища. После чего его обвинили в тщательно спланированном покушении на Сталина. Во время процесса ему удалось доказать, что окно было прорублено задолго до самоубийства Надежды Алилуевой: не мог же он предусмотреть, что это случится, что ее похоронят под его окнами и что Сталин будет посещать могилу жены. Только по этой причине расстрел заменили десятью годами ссылки. 

«Образцовый кремлевский театр» и в самом деле был «образцовым» — он играл спектакли для «изысканной публики». Среди зрителей были профессор, блестящий украинский «неоклассик» М.Зеров, философ П.Флоренский, академик М.Яворский, аристократ с деда-прадеда Бобрищев-Пушкин, старая украинская академическая профессура, дипломаты и наркомы (Шумский), драматурги Ирчан и Кулиш (медленно сходивший с ума в изоляторе), прозаик Алексей Слисаренко, выращивавший на Соловках уникальные цветы… Такой публики «Березіль», наверное, не знал и в годы своего расцвета… 

Соловецкий театр, конечно же, был на острове островком свободы. Лагерь и тогдашний порядок таких вещей не прощали. Судьба Курбаса была предрешена. 

Весной 1937 года театр закрыли, актеров частично перевели на Медвежью гору, Курбас остался в соловецком изоляторе. 

Наверное, последним из наших соотечественников, который пережил Соловки и видел там Леся Курбаса, был 91-летний Павел Константинович Монаков, оставивший свои воспоминания о нем. 

 — Нас было в камере семеро, в том числе Лесь Степанович, — писал он. — Замечательный человек, у него был колоссальный авторитет среди заключенных. На Соловках сидело много украинцев, и все они ходили к нему за советом или просто поговорить. Он влиял на людей успокаивающе. Хотя сам был очень быстрым, энергичным. 

В 1936 году в соловецком театре он поставил пьесу Погодина «Аристократы». Театр на Соловках большой, на 350 мест, там у Курбаса был свой кабинет, где он даже мог ночевать. Лесь Степанович не расставался с портретом жены: если ночевал в театре — портрет был с ним, а если возвращался в нашу камеру, обязательно приносил его с собой. 

 — Вам разрешали свободно ходить по тюрьме?

 — Только в Соловецком кремле, где камеры целый день были открыты и заключенные могли ходить друг к другу в гости. Было и закрытое отделение, но оттуда, как правило, люди уже не возвращались. 

На Соловках существовало неписаное правило: если в камеру к кому-то приходят гости, другие или уходят, или отворачиваются, чтобы не мешать разговору. Как-то я запекал картофель в печке, когда к Лесю Курбасу пришел Рак-Михайловский, «украинский Бухарин». У них начался разговор, и я вышел из камеры. Потом вспомнил, что картофель может сгореть, вернулся — и невольно стал свидетелем того, как Рак-Михайловский сказал Курбасу: «Если бы Сталин пошел путем Ленина, судьба страны была бы другой». Курбас обнял собеседника за плечи и сказал: «Коммунизм несовместим с природой человека, как огонь — с водой».

По лагерю мы передвигались свободно, но во время проверок — в восемь часов утра и в девять часов вечера — все должны были быть на своих местах. Однажды на вечерней проверке я увидел на охраннике сапоги Курбаса! Таких сапог с застежками в России тогда не было. Я подумал, что Курбаса расстреляли, и закричал, что это сапоги Леся Степановича! Но мне закрыли рот, чтобы охранник не услышал. А расстреляли Курбаса позже…

* * *

О смерти Курбаса до последних лет достоверно ничего не было известно.

Народный артист СССР Василий Василько в черновиках своей пьесы о Курбасе «Чашка гіркої кави» записал: «Расстрел. Воркута» Те, кто возвращался из мест заключения в шестидесятые годы, неоднократно говорили, что встречались с Курбасом в Магадане, в Ухтпечлаге — после 1937 года. Еще в 1963 году я разыскал в Ленинграде доктора Стародубова (Стародубцева?), который клялся-божился, что подобрал на волжской пересылке крайне изможденного мужчину, который называл себя Курбасом, украинским режиссером, подлечил его и отправил дальше, и было это уже в году 1939-м. Я показал ему фото Курбаса — конца тридцатых; ему показалось — сомнения нет, это он. Но все это были только легенды, версии — не более». 

Вдова Леся Курбаса Валентина Чистякова получила в 1961 году свидетельство о смерти мужа, в котором Васильеостровский ЗАГС Ленинграда сообщал — со всеми печатями и подписями, — что «О.С.Курбас умер 15 ноября 1942 года от кровоизлияния в мозг». Это была неправда, теперь уже государственная, — этим годом датирована смерть многих репрессированных деятелей украинской культуры, следы которых теряются в октябре 1937 года. 

Было понятно, что Курбас не пережил волны террора, прокатившейся с октября 1937-го по всем лагерям — от Соловков до Воркуты и Колымы, когда комиссия НКВД в составе Григоровича, Зеленского и Кашкетина дала санкцию на расстрел сотен тысяч политзаключенных. Несколько групп соловецких узников, вывезенных на барже, нашли могилу на дне Белого моря, массовые расстрелы проводились на Секирной горе. Иосиф Гирняк, умерший в США на 94-м году жизни в 1989 г., писал, что в последние годы его мысленно преследовала ужасная картина: Курбаса и Кулиша голыми достают из трюма баржи, расстреливают на палубе, привязывают к ногам груз и спускают под лед Белого моря… 

В 1961 году на волне хрущевской оттепели автор этих строк посетил Соловки. Все было еще в запустении, никто ничего не знал, музея и в помине не было. Среди прочего удалось мне разыскать тогда «видавшего виды человека» — деда-помора, который в годы войны служил тут подводником и, разыскивая затонувшие корабли, натолкнулся однажды на жуткую макабрическую картину подводного кладбища. На дне, запутавшись в морских водорослях, колыхались старые кости, человеческие скелеты, — стоя, они словно вырастали из дна. На памятном вечере, посвященном 100-летию Курбаса, эту картину воплотил в трагические строки Иван Драч — о том, как стоят на дне Белого моря Лесь Курбас и последний кошевой Запорожской Сечи гетман Калнышевский, а над ними проплывают пароходы — «Константин Станиславский», «Евгений Вахтангов», «Сандро Ахметели»… «Чую крики великі з України», — говорит Калнышевский. «Невже знову Юру гопакують?» — удивляется Лесь Курбас. «Ні, — отвечает ему Калнышевский. — На твій ювілей наважилися…» «Ну що ж, напевне, дуже великий вовк у лісі здох, — говорит ему Курбас, — якщо вже на таке наважилися»…

Большой волк давно околел, но улитка времени ползет медленно. Издавать Курбаса было сложно, на это ушли десятки лет. «Мы реабилитировали людей, а не их идеи!» — я уже приводил этот фарисейский лозунг идеолога Андрея Скабы, которого, к слову сказать, после смещения с должности тоже традиционно обвинили в буржуазном национализме, — дело обычное и апробированное. Популяризировать Курбаса было рискованно: за это отлучали — от театра, от архивов, от газетных хранилищ, от аспирантуры, не допускали к защите диссертации. Но сдержать поток было трудно. Где не хватало знаний — рождались легенды, а легенды временами точнее фактов. Мифологизированная правда о жизни и смерти украинского режиссера приобретала все новые и новые краски: история постепенно отдавала свои тайны. Было обнаружено и опубликовано «Дело №3168» по обвинению О.С.Курбаса, найдены «расстрельные» соловецкие списки, обнародованы десятки других документов и свидетельств. И только конкретные обстоятельства смерти, дата расстрела, место погребения, как и раньше, оставались за семью печатями. 

1997 год, год шестидесятилетия соловецкой трагедии и Большого террора, стал в этом смысле переломным. Директору Научно-исследовательского центра Санкт-Петербургского «Мемориала» В.Иоффе повезло наконец разыскать последние страшные документы. Это — распоряжение о расстреле 1116 соловецких узников и рапорт заместителя начальника АГУ УНКВД Ленинградской области капитана Госбезопасности Матвеева об исполнении приговора. Выявлены расстрельные протоколы №81, 82, 83, 84 и 85 заседаний особой тройки УНКВД Ленинградской области. Капитан Матвеев — за пять дней — собственноручно расстрелял из револьвера тысячу сто одиннадцать человек (один из пяти уцелевших умер по дороге, четверых отправили в Киев и Одессу). Полузамерзших узников привозили в машине, укладывали возле уже выкопанных ям, и чекист Матвеев стрелял им в затылок. Если ему казалось, что расстрелянный еще жив, он брал ломик и разбивал лежачему череп. В первый день, 27 октября, он расстрелял 208 человек, затем 1 ноября — 210, 2 ноября — 180, 3 ноября — 265, в пятый день, 4 ноября, — 248. В этом последнем списке под номером 177 был Мыкола Кулиш, под номером 178 — Лесь Курбас…

Иван Драч — в предисловии к правозащитному изданию «Остання адреса» — о соловецких расстрелах: «Серед розстріляних — Лесь Курбас і Микола Куліш, Микола Зеров і Валеріян Підмогильний, Марко Вороний і Мирослав Ірчан, Валеріян Поліщук і Олекса Слісаренко, Павло Филипович і Григорій Епік, Михайло Яловий і… Три крапки вбирають у себе міністра освіти УНР Антона Крушельницького і міністра фінансів УРСР Михайла Полоза, одного з «героїв» процесу СВУ Миколу Павлушкова й історика академіка Матвія Яворського. Інтелігенти. Робітники. Селяни. Чотири російських православних єпископи. Тридцять римських католицьких священиків. Двадцять татарських політиків. Один циганський король. Українці і поляки, росіяни і євреї, удмурти і грузини, черкеси і корейці… Місце розстрілу — урочище Сандармох… 

Постріли ці почалися в
1917 році. Адже саме в ознаменування 20-річчя «Великого Жовтня» відбувалися ці моторошні акції і рік Великого Терору — 1937 — тим і був відзначений. Так було розстріляно наше Відродження. Про кожного можна написати роман, п’єсу, поему. Коли йде мова про тисячі і мільйони, найбільше вражають документи. Ніякий Шекспір чи Брехт нездатний вигадати такого капітана Матвєєва. Його створило Життя — логіка віри в людину запекло пручається: такого не може бути. Це занадто неймовірно. Але було саме так. І може бути так, якщо…»

Если мы сможем все это забыть. 

Выполнив свою работу, капитан Матвеев очень устал. Ему выдали путевку на Черное море и позже наградили орденом Ленина. Впрочем, это не спасло и его от тюрьмы — он тоже был осужден («за превышение власти»), но вскоре освобожден, и до конца дней своих получал персональную пенсию. 

Такой была Система, такой была жизнь, такой была история. 

Помним о Сандармохе! 

В снегах Колымы и Магадана, Печоры и Карлага, под льдом Белого моря и в мерзлой земле Сандармоха лежат, перефразируя Тараса Шевченко, и мертвые, и живые, и неродившиеся театры страстей человеческих и нечеловеческих, миракль «большого перелома», трагический вертеп сталинской режиссуры. Сегодня мы уже знаем, что многие из них находили в себе силы и там жить полной жизнью. Подобно Мандельштаму исследовали природу Слова-Логоса, которое было в начале Мира и чуть ли не привело его к Концу. Подобно Флоренскому они исследовали там законы Ноосферы и искали Высшую духовность. Подобно Курбасу пытались и там выделить из Толпы — Человека.