Когда в Киеве окончательно победила советская власть, она сразу принялась решать по-своему квартирный вопрос
Всю недвижимость объявили национализированной, и один из первых приказов коменданта города Николая Щорса в феврале 1919 года предписывал принять меры к переселению рабочих «в буржуазные дома», а буржуев соответственно – « в лачуги и потеснить».
Но вот пришел нэп — «новая экономическая политика». Восстановились товарно-денежные отношения, к ним надо было приспособить и коммунальный быт. Часть домов, стоимостью не выше 20 тысяч рублей по дореволюционной оценке, денационализировали – вернули в частные руки. Остальные вверили «жилтоварищам» в духе Швондера и Ко. Они взимали квартплату, которая, между прочим, зависела от доходов и социального статуса жильца.
Так, инвалиды труда и войны, лица, живущие на пособие, зарегистрированные на бирже труда безработные за жилье вообще не платили. Трудовой элемент – члены профсоюза и кустари-одиночки, не пользующиеся наемным трудом, а также учащиеся и военнослужащие – должны были вносить твердую «посаженную» сумму (т.е. пропорционально занимаемой жилплощади в квадратных саженях), которая в период инфляции пересчитывалась ежемесячно. Что же касается прочего населения, живущего на «нетрудовые доходы», то их квартирная плата устанавливалась «по свободному соглашению с домоуправлением». При дефиците жилья в период разрухи можно только представить, какие цены загибали «жилтоварищи» при малейшей возможности!
В дальнейшем, когда жилищный кризис понемногу уменьшился, власти перешли к системе ступенчатых тарифов. Так, на основании постановлений 1927–1928 годов наиболее неимущие, с месячным доходом до 20 рублей, платили из расчета 5,5 копеек за квадратный метр (а принадлежащие к этой категории семьи красноармейцев вообще ничего не платили). С рабочих и служащих, состоящих в профсоюзах, причиталась сумма, пропорциональная их зарплате: в среднем, копеек по 20–40 за метр. Речь идет о «чистой» жилой площади, – ведь подавляющее большинство квартир в то время были коммунальными, с общими кухнями и санузлами. Напомним, что норма на одного члена жилтоварищества в период нэпа составляла 16 квадратных аршин, или 8 кв. м (на которых «сидел» гражданин Шариков в квартире профессора Преображенского). За площадь сверх этой нормы взимался двойной тариф.
А вот с «нетрудовых элементов» брали основательно. Мелкие торговцы должны были платить за квадратный метр жилья до 1 руб. 32 коп., более солидные нэпманы – от 2 руб. 65 коп. до 8 рублей. Что же касается интеллигенции, то здесь имело значение, кому она служит. «Лица свободных профессий» (врачи, юристы, музыканты и т.п.), занятые частной практикой, платили за квартиру по повышенным ставкам; те же профессии на госслужбе – наравне с трудящимися.
В 1926–1927 годах на квартиросъемщиков из среды предпринимателей, маклеров и рантье во всесоюзном масштабе наложили еще одну дань. Кроме собственно квартплаты, они должны были еще платить в госбюджет специальный «квартирный налог». Впрочем, новая экономическая политика была уже на исходе. К началу тридцатых годов эксперимент по выращиванию «совбуров» («советской буржуазии») окончательно свернули.
Можно еще добавить, что подача воды на квартиры нормировалась, электроэнергию оплачивали по показаниям квартирных счетчиков, с отоплением каждое жилтоварищество имело свои проблемы (нужно было запасать дрова на зиму), а газовых плит вообще не было, и население стряпало на примусах и керогазах.
Киевляне утирали сопли красноармейцам
В Киеве 80-летней давности, в разгар нэпа, по сравнению с первыми годами послевоенной разрухи жизнь била ключом: открывались новые государственные театры, приезжали известные писатели, артисты, ученые, а в центре города манили торговые вывески и даже предлагалось поиграть в рулетку. Но в жилых квартирах-коммуналках было предельно тесно, и народ заполнял все мыслимые и немыслимые помещения — немало старых домов погибло за годы хаоса, а новое строительство еще только разворачивалось.
Так, результатом приезда в город Осипа Мандельштама стал очерк «Киев». Среди разнообразных наблюдений, было и такое: «В центре Киева – громадные дома-ковчеги, каких мало и в Москве, и в Ленинграде, а в воротах этих гигантов, вмещающих население атлантического парохода, вывешены грозные предостережения неплательщикам за воду, какие-то грошовые разметки и раскладки». Присмотревшись, Осип Эмильевич увидел внутренность хитроумной конструкции городского дома: «Каждая киевская квартира – романтический мирок, раздираемый ненавистью, завистью, сложной интригой. В проходных комнатах живут демобилизованные красноармейцы, без белья, без вещей и вообще без ничего. Терроризированные жители варят им еду на примусах и покупают носовые платки». Быть может, проведи здесь поэт больше времени, он привел бы и другие необычные подробности. Но все же южный оптимизм киевлян брал верх, и Мандельштам характеризовал киевский дом-ковчег, уцелевший среди всемирного потопа, такими эпитетами: «шатаемый бурей, скрипучий, жизнелюбивый».
Коммуналки живы до сих пор, увы.
Уважаемый Михаил Борисович слегка ошибся с керогазами во времена НЭПа. Этот отличный аппарат появился после войны, а до войны были керосинки.В чём их различие могу рассказать подробно. Кроме того, я сомневаюсь в том, что в те времена (20-30гг)в квартирах были электросчётчики. Они появились повсеместно только в начале 50-х годов. До этого платили "за точку", т.е. за лампочку - стоко-то, за розетку раза в 2-3 больше. НЧ
Коммунальные квартиры... : ) Ещё 3 года назад я жила в одном из последних киевских домов, где ещё оствавлись отголоски этой архаики. Хотя, конечно, эта квартира была уже не чета тогдашним "ковчегам", когда на дверных звонках можно было брать аккорды, а большие комнаты разделались шкафами и шторкаи на кучу маленьких пространств.
Но всё же это был ни с чем не сравнимый опыт (не идущий в сравнение с жизнью в общежитиях, будь то студенческие общаги или специальные, семейные). Коммуналка и правда была каким-то отдельным мирком, со своими секретами, общими радостями, проблемами и праздниками, со своими "Васисуалиями Лоханкиными", забывающими выключать злополучную лампочку, с пятитиметровыми потолками с красивой лепкой, которая имела привычку обваливаться, когда соседи сверху заливали нашу квартиру;
а ещё там была тёмная, холодная общая кладовка, где на больших полка вперемешку стояли банки варенья и солёных огурцов, старые шубы, чемоданы с советскими журналами, санки, удочки, велосипед, огромные оленьи рога на дощечке и ещё много-много всякостей.
А сколько историй происходило! Ведь обычно все неожиданности случаются, когда ты находишься в кшоле, на работе, в университете, в Городе - где угодно, - но когда ты приходишь домой и закрываешь дверь, то оказываешься в уютном, привычном и приятно-предсказуемом месте. Но к моей жизни это не относилось никогда:) Любые соседские гости автоматически превращали вечер в неожиданное празднование чего-то; комната, которую один из жильцов сдавал постояльцам - неиссякаемый источник новостей, интересных людей и происшествий; иногда мы с соседом сами устраивали себе приключения, не выходя за пределы квартиры.
Конечно, неожиданности были не всегда радостными (например, один раз все жильцы чуть не отравились угарным газом, который просочился через трещину в потолке на кухне).
Но зато не было ощущуения (иногда, безусловно, приятного) полной изоляции в отдельной квартире, где есть только телефон, интернет и телевизор, - и нельзя, не снимая тапочек, с чашкой кофе и пирожком с вишнями, прошлёпать по узкому тёмному коридору, постучаться в дверь и, просунув голову в комнату с бубнящим телевизором, заговорщицки прошептать: "а у меня такая новость...".
о! так ничто не ново под луной с желаниями нашего горячо-любимого мера...