Друзья часто сравнивали Евгения Плужника с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, — его стихи были такими же модными, ими восхищались и читатели, и коллеги-поэты, а один из них назвал Плужника «взрослым, лирическим ребенком». По свидетельству очевидцев, во внешности поэта было нечто магнетическое, — не зря же он сумел на одной студенческой вечеринке очаровать первую красавицу Киевского музыкально-драматического института, не сказав за весь вечер ни единого слова.
Собственно, Плужник мог и не стать поэтом, мог по-прежнему преподавать в начальной школе и вести театральный кружок в селе Великая Богачка на Полтавщине, и там он, скорее всего, погиб бы во время Голодомора. Однако двадцати трех лет отроду Плужник поехал в Киев, чтобы учиться сначала в Ветеринарно-зоотехническом, а затем — в Музыкально-драматическом институтах.
В одном из своих стихотворений Плужник писал: «Я живу на поверсі шостому». Поэт и его жена Галина в самом деле проживали в маленькой комнатушке в коммунальной квартире на последнем, шестом этаже дома в самом центре Киева — на северном склоне Крещатой долины, на улице Прорезной. Рядом — здание, в котором во время украинской революции размещался Молодой театр Леся Курбаса, позже — Дом писателей. А Галина работала кварталом ниже — в Доме ученых на углу Прорезной и Пушкинской. Там в середине 20-х годов проводились благотворительные музыкальные вечера, и собранные на них средства передавались семьям киевских масонов, арестованных ГПУ.
Плужник любил смотреть в большое окно своей комнатушки (ныне оно на треть заложено кирпичом): сверху хорошо были видны модерновые здания Крещатика, которые в сентябре 41-го взлетят в воздух от советской взрывчатки; Советская площадь (ныне Майдан Незалежности), над ним — бывший Институт благородных девиц, в котором тогда находилась комендатура НКВД с внутренней тюрьмой; противоположный склон Крещатой долины; вдали — золотые купола Киево-Печерской лавры, а за ними — Днепр.
Как многие украинские поэты прошлого и позапрошлого веков, Плужник сначала писал стихи на русском языке — это было еще во время его учебы в гимназиях Воронежа, Богучара, Ростова-на-Дону и Боброва. В Киеве он перешел на украинский. Впервые 24-летний поэт опубликовал свои поэзии в киевском журнале «Глобус» под псевдонимом «Кантемирянин» — наверное, в память о слободке Кантемировке на Воронежчине, где он родился в семье мелкого торговца. А первый сборник стихотворений Плужника «Дні» был издан благодаря Галине: она собрала листы со стихами, которые поэт хранил под матрасом и в печи, и отнесла в издательство.
Болея легкими с детства, Евгений каждую осень ездил лечиться на Южный берег Крыма, в частности в санаторий «Карасан» в Алуште. Наверное, именно потому во многих его стихах слышен «гуркіт правічного моря»:
Ніч… А човен —
як срібний птах!..
(Що слова, коли серце повне!)
…Не спіши,
не лети по сяйних світах,
Мій малий ненадійний човне!
І над нами,
й під нами горять світи…
І внизу, і вгорі глибини…
О, який же прекрасний ти,
Світе єдиний!
Литературное творчество Плужника продолжалось неполных 11 лет. В течение этого времени он издал сборники поэзий «Дні» и «Рання осінь» (третий сборник, «Рівновага», вышел уже после смерти поэта в Аугсбурге в 1948 году), роман «Недуга», четыре пьесы, два киносценария и переводы произведений Николая Гоголя, Антона Чехова, Максима Горького, Льва Толстого и Михаила Шолохова. Вместе со своим приятелем Валерьяном Пидмогильным Плужник написал киносценарий «Саламбо» и составил словарь «Фразеологія ділової мови».
Пьесы Плужника можно сравнить с пьесами Мыколы Кулиша, а его роман — с романами В.Домонтовича, прежде всего с «Доктором Серафікусом», в котором упоминаются сам Плужник и кофейня «На хвилинку» на Прорезной. В то же время его стихи близки поэзиям неоклассиков, особенно Мыколы Зерова: они оба проникались, как сказал Плужник, «мудростью мудрых». Поэт Владимир Державин отметил «бесспорную несочетаемость лирики Плужника с каким угодно тоталитаризмом», а художник и поэт Святослав Гординский заметил, что Плужник бежал от советской действительности в философию. Официальная же критика обвиняла поэта в украинском национализме, индивидуализме, упадочничестве и оторванности от жизни.
Вона зійшла до моря. Хто вона,
Навіть самій їй байдуже віднині.
…Хіба ж не всі ми —
єдності луна
В скороминущій і пустій відміні?
Лінивий рух — і ось під ноги ліг
Прозорий вінчик —
кинута намітка,
І на стрункім стеблі високих ніг
Цвіте жарка,
важка і повна квітка —
Спокійний торс, незаймано-нагий!
Спадає вал… Німують береги…
І знову плеск… І затихає знову…
То пальцями рожевої ноги
Вона вгамовує безодню бірюзову.
І відкрива обійми їй свої
Ця велич вод,
усім вітрам відкрита, —
Здається, повертає Афродіта
У білий шум, що породив її.
Из своего последнего крымского путешествия Плужник вернулся в Киев 18 ноября 1934 года. Спустя две недели в Ленинграде был убит Киров, и «органы» начали борьбу с терроризмом. В тот же день Плужник получил уведомление о том, что квартира в новом Доме писателей «Ролит», куда они с Галиной должны были переселиться через десять дней, передается другому писателю. А на следующий день в секретно-политическом отделе управления госбезопасности НКВД УССР было подготовлено постановление, по которому Плужник обвинялся в принадлежности к националистической контрреволюционной террористической борьбистской организации и как «социально опасный» подлежал аресту.
В полночь 4 декабря «наркомвнудельцы», как называли их партийные газеты, провели тщательный обыск в жилище Плужников на Прорезной. После этого они, вспоминала Галина, «очень вежливо извинившись за доставленные хлопоты, ушли, забрав с собой Евгения».
Поэт был привезен в спецкорпус областного управления НКВД в бывшем особняке графини Уваровой на улице Екатерининской (ныне — Липская). Этот ампирный особняк в 1919 году заняло ЧК, и с тех пор киевляне называли Екатерининскую самой длинной улицей в мире: мол, по ней можно было пойти — и никогда не вернуться обратно. Следствие продолжалось четыре месяца, и одним из тех, кто в течение этого времени передавал заключенному Плужнику продукты, был Максим Рыльский. 28 марта 1935 года выездная сессия Военной коллегии Верховного суда СССР на заседании в бывшем Институте благородных девиц приговорила Плужника, Пидмогильного, Кулиша и других прозаиков и поэтов (всего 17 человек) к расстрелу, который спустя три дня был заменен 10 годами исправительных работ.
Осужденные отбывали наказание в Соловецком лагере особого назначения (СЛОН). Больной чахоткой Евгений Плужник пребывал в лагерном лазарете, размещавшемся в келейном корпусе Зосимо-Савватеевского монастыря, и даже пытался писать там поэму. Поэт умер 2 февраля 1936 года и был похоронен на склоне, спускающемся к заливу Белого моря. Ему только исполнилось 37 лет.
А спустя год и 9 месяцев Валерьян Пидмогильный, Мыкола Кулиш, Мыкола Зеров, Лесь Курбас и другие 1112 заключенных концлагеря были расстреляны в урочище Сандормох у Медвежьегорска в Карелии.
Ой, упали ж та впали
криваві роси
На тихенькі-тихі поля…
Мій народе!
Темний і босий!
Хай святиться твоє ім’я!
Хай розквітнуть нові жита
Пишним цвітом нової слави!
Гей, ти, муко моя свята,
Часе кривавий!
Убієнним синам твоїм
І всім тим,
Що будуть забиті,
Щоб повстати
в безсмертнім міті,
Всім
Їм —
Осанна!
Добавить комментарий