.…Династия миллиардеров Морозовых была самой выдающейся среди московских (читай: всероссийских) купеческих фамилий. Человек большой энергии и огромной воли — Савва Тимофеевич Морозов был ее представителем. Не преувеличивал, говоря о себе: если кто станет на моей дороге, перейду и не сморгну. Держал себя чрезвычайно независимо… Имел вкус и знал цену простоте, которая дороже роскоши… Силу капитализма понимал в широком государственном масштабе, финансово участвовал в революционном движении, закончил жизнь самоубийством: застрелился в 1905 году, находясь вдали от революционной России, в благополучной Ницце… Поскольку тело Морозова доставили в Москву в закрытом металлическом гробу, поговаривали, что останки — не его. Мол, сам он жив-здоров и скрывается где-то в глубине страны. В пасхальные дни 1907 года в одном из благочестивых паломников, прибывших на поклонение киевским святыням, некоторые киевляне опознали… Савву Тимофеевича Морозова. Но ведь, согласно официальным сведениям, прах его уже два года почивал на одном из московских кладбищ. Мистика? Скорее всего — легенда, вымысел. Оставим все это на совести тех, кто придумал (или нет) такую историю. А вот то, что в августе 1903 года Савва Тимофеевич не только побывал на богомолье в Киеве, но и пришел сюда пешком за тысячу верст, не вызывает сомнений, ибо это зафиксировано в свидетельствах современников документально.

Словом, не только в среде простонародья и так называемого среднего класса любили Киев. Любили наш город не только богатющие купцы и промышленники да, разумеется, православное духовенство, но и государи… Почти все правители государства, великие князья и великие княгини бывали в Киеве на богомолье, многие неоднократно, а, например, Николай II — 11 раз! Некоторые государи даже видели в Киеве не только «Иерусалим земли Русской», но и потенциальную столицу державы, мечтая перенести таковую с берегов холодной Невы на берега теплого Днепра. К счастью или к несчастью, затея эта не увенчалась успехом вследствие ее дороговизны…

В августе 1744 года Киев посетила императрица Елисавета Петровна…

Исполняя данный ею обет, во время путешествия в Киев набожная государыня Елисавета часто выходила из экипажа и по нескольку часов кряду шла пешком, вследствие чего в пределы Малороссии она вступила только в середине августа, спустя месяц после отбытия из Петербурга. А 25 августа Елисавета Петровна торжественно вошла в Киев.

Сразу же по прибытии в Киев Елисавета направилась в Киево-Печерский Свято-Успенский монастырь. Ступив через Святые врата на территорию Печерской обители, императрица прежде посетила Великую Успенскую церковь и лишь после краткой литии проследовала в архимандритские покои.

Находясь в Киеве, «державная поклонница» неоднократно посещала Ближние и Дальние пещеры, бывала в Софийском соборе, Михайловском и Флоровском монастырях, в других киевских храмах, скитах, святых урочищах, усиленно молилась, а во время службы подолгу стояла на коленях, не гнушаясь соседством обывательской толпы…

15 августа 1837 года в день Успения Пресвятой Богородицы император Николай I участвовал в трапезе за общим столом с… богомольцами и «рядовой братией Христовой», т. е. попросту — нищими. По сведениям религиозного просветителя Владимира Зноско, дело было так: «Государь вышел из храма в 11 часов и, проходя по лаврскому двору в митрополичьи покои, обратил внимание на обычный обед для нищих и богомольцев, устраиваемый Лаврой ежегодно в этот день еще со времен преподобных основателей обители — Антония и Феодосия Печерских по их завещанию.

Осведомившись об этом, государь пожелал попробовать пищи, которая была предложена народу. Ему принесли хлеб на деревянной тарелке, деревянную ложку, кислых щей и пшенной каши с молоком. Отведав принесенной трапезы, государь похвалил вкус ее, и сказал: «Очень рад, что соблюдается древность. Желаю, дабы и впредь святые предания святых отец наших сохраняемы были в поучение потомства». Деревянная ложка, которой «вкушал трапезу государь», до самой революции 1917 года бережно хранилась не где-нибудь, а в ризнице Великой Успенской церкви… В ризницах всех киевских крупных монастырей и церквей можно было узреть ювелирные украшения, драгоценные оклады богослужебных книг, роскошные панагии, перстни, потиры, золотые цепи и кресты, дарованные членами императорской фамилии, выдающимися военачальниками, губернаторами, графами и князьями, купцами и промышленниками и т. д. Я не думаю, что делалось это только лишь для того, чтобы банально «замолить грехи». Был в этом и глубочайший духовный смысл. Причем не важно в данном случае, кто и что жертвовал: нищий ли, даровавший «на общую свечу» последний пятак, или государь Александр Освободитель, подаривший Лаврской обители икону Николая Чудотворца, усыпанную бриллиантами на общую сумму в один миллион рублей!

Так чем же объяснить такое «увлечение» Киевом? Как говорится, от самого последнего смерда до помазанников Божиих… Мне думается, тем, что в «матери городов русских» была «зарыта» духовная пуповина» миллионов соотечественников. Ни Владимир, ни Москва, ни Петербург, словом, ни одна из столиц, сменивших в этом статусе Киев, у русского человека не ассоциировались с прародиной. Потому-то и встречаешь в поэзии, прозе, мемуарной литературе столько восторженных слов о нашем славном городе на берегах Днепра. «Слава, Днепр — седые волны! Слава, Киев — чудный град! Мрак пещер твоих безмолвных краше царственных палат!» — восторженно писал Алексей Хомяков. Так ли это теперь? Возможны варианты. А вот строки, принадлежащие искусствоведу Зинаиде Шамуриной. Написаны эти слова почти сто лет назад и подтверждают, что ранее так и было: «Киев — один из тех городов, с которыми расстаешься неохотно и помнишь долго. Уезжая из него, уносишь с собой незабываемое воспоминание о минутах эстетического восторга, пережитых в созерцании золотистых софийских мозаик, легкого, как мечта, Андреевского собора, вдохновенных созданий Васнецова и Врубеля. Вспоминаются нарядные киевские церкви, светлые и белые, кажущиеся такими радостными под жаркими лучами южного солнца, редкой прелести места, вроде Аскольдовой могилы или Владимирской горки с восхитительным видом на Днепр. И самый Днепр — могучий, синий и спокойный, красивый и в грозовые вечера, и в тихие лунные ночи…

Яркий и своеобразный город, так не похожий на города центральной России, — с массой зелени, темным бездонным небом и уличной толпой, оживленной и веселой, так не похожей на столичную чинную публику, со скучающим видом гуляющую по Кузнецкому. Смешанная толпа, где одно рядом с другим мелькают то молодое ярко-красивое южное лицо, то плаксивая физиономия сморщенной и растерянной богомолки. С ранней весны на улицах в изобилии продают цветы: темные, душистые фиалки; анютины глазки, лиловые и желтые ирисы… Рано зеленеют и покрываются листьями высокие стройные тополя, многочисленные сады и бульвары, в которых, когда смотришь издали, утопают невысокие, в большинстве двухэтажные, киевские дома.

Главный пункт, куда направляются богомольцы — лаврские пещеры: темные, вырытые в горах подземные кельи, где лежат мощи живших здесь когда-то иноков. С трудом верится, что в этих каменных, расположенных по обе стороны узкого прохода нишах, где теперь металлические гробы с мощами, — жили люди, жили добровольно, не запертые сюда чужой враждебной властью. Как велико было желание уйти от мира, от его маленьких суетных радостей; как велика должна была быть жажда одинокого созерцания, вечного общения с Богом — раз она загоняла людей в эти страшные каменные клетки, куда не долетали людские слова, пение птиц, не доходили манящие и жаркие лучи солнца…»

Вот, очевидно, еще одна разгадка феномена паломничества в Киев самых именитых соотечественников наших. Возможно, у многих из них, отягощенных бременем власти и общественных обязанностей, было желание оставить суету сует, но сделать этого они не могли по определению. А посему, порой по нескольку раз за свою венценосную жизнь, приходили государи в Киев на поклонение православным святыням, щедро одаривали Лавру и другие киевские обители (не хватит целой книги, чтобы хотя бы перечислить имена знатных жертвователей и их подношения), содействовали превращению Киева в мощный культурный и экономический центр державы. Каковым и пребывал он до печально известных событий кровавого октября 1917 года.

Наибольшее количество богомольцев, посещавших Киев, приходилось на Пасху и день Успения Пресвятой Богородицы. В иные годы наш город в эти дни посещали до 200 тысяч паломников!

Покидая Киев пешком, поездом или пароходом, они уносили и увозили с собой святую воду из киевских источников, просфоры, иконы и свечки, литературу о местных святынях, киевское сухое варенье — цукаты — от Балабух (впоследствии его вытеснил пресловутый «Киевский торт») и прекрасное, умиротворенное настроение: как говорится, дело сделано…

Слава о Киеве, возможно, и несколько преувеличенная, так сказать, идеалистическая, достигла в оны дни и годы всей страны. Не было в ней православного уголка, где бы, по меньшей мере, не мечтали хоть однажды побывать в городе, где крестили Русь…

«Все с пасхального богомолья едут из Киева, — писал в 1912 году в рассказе «Бабушка» замечательный русский писатель Алексей Михайлович Ремизов. — Показался им Киев что рай Божий: ни пьющего, ни гуляющего не встретили богомольцы в Киеве, ни одного не видели на улице безобразника, а много везде ходили, ходили по святым местам, службы выстаивали, к мощам да к иконам прикладывались.

Не город, рай-город Киев, лучше нет его, в трактирах с молитвою чай пьют, с молитвой закусывают. Только и разговоров о Киеве, хвалят, не нахвалят, Бога благодарят…»